Песни

Продолжается работа,

Не кончается зима,

Облетела позолота,

Не прибавилось ума.

Только все же почему-то

Больше света впереди –

Стала медленней минута,

Хоть беги или иди.

Стали медленнее сутки,

Еле движутся года,

И меж ними в промежутке

Леты черная вода.

Да еще литая лодка,

Тяжела и велика,

Белый кормщик смотрит кротко

Сквозь меня на облака.

Что в его улыбке кроткой –

Страсть былая, давний бой?

Для меня он мост короткий

Между жизнью и судьбой.

Как он видит все, наверно,

Из своих свинцовых вод.

Жизнь прошла светло и скверно,

А могла – наоборот.

Кормчий ждет, года все тише,

Тише, медленней, страшней,

Словно крылья, кружат крыши

Среди улиц и огней.

И под тем крылом железным,

Так устало и темно,

Смотрит оком бесполезным

Одинокое окно.

Закутай мне плечи, закутай,
Свяжи меня крепким узлом,
И буду я счастлив минутой,
Добром обойденный и злом.

Ну что же ты медлишь и тянешь,
Не стукнешь в закрытую дверь,
Рябиной за окнами вянешь,
Совсем ослабев от потерь.

Неужто закончены страхи
Не встретиться больше уже?

Неужто измучены пряхи

На нашем шестом этаже,

И больше не крутятся нити,
Свивая нас в парную прядь,

И больше не выказать прыти

В умении брать и терять?

И только всего и осталось -

Припомнить сквозь быт и дела,

Как прошлое нежно сломалось

И нити судьба расплела.

Зачем душа моя немеет

В восторге прошлого стыда

И запахом зеленым веет

От Патриаршего пруда?

И отчего слова печали,

Что двигали мой жест и слог,

Звучат, как в детстве, как в начале

Еще не тореных дорог?

Я вновь люблю, не сплю полночи,

Но не припомнить нипочем

Лицо ее, с прищуром очи

И дверь с затейливым ключом.

Лишь помню, как, смеясь и плача,

Мне говорила смысла вне –

Не самый страшный грех удача,

Но все сгорят в ее огне.

И ни о чем другом ни звука

Не вспомню больше, хоть убей.

Да... Старый дом. Реки излука.

И пара грязных голубей.

Сад ты мой, больной и белый,

Свет ты мой – на склоне дня.

Жест по-детски неумелый...

Вспоминай меня.

Двор. И выход в переулок.

Вечер долгий без огня.

Лес не прибран, гол и гулок...

Вспоминай меня.

Все неправедные речи.

Речка. Полынья –

Место нашей главной встречи...

Вспоминай меня.

Позабудешь – Бог с тобою,

Все у нас равно.

Опускаюсь с головою

В трезвое вино.

Ах, какая там удача

Среди бела дня –

Вечер. Снег. Чужая дача...

Вспоминай меня.

Что за сила мчит нас лихо,

В разны стороны гоня?

Еле слышно. Еле. Тихо.

Вспоминай меня.

Нас принял лес не в праздной суете,

Ни в буйстве, ни в цветеньи, а в молчаньи,

В прощальной и нестыдной наготе

Он нас хранит в ещё земном свиданьи.

И талый снег, снующий рядом пес,

Его хозяин, трубкою дымящий,

И в первый раз услышанный вопрос,

Такой до неизбежности щемящий.

И тот ответ, и первые шаги,

И всё уже до капли будет – Ваше.

Храни Вас бог, минута, помоги

И не минуй нас, однолетья чаша.

Нас принял лес и всё же не постиг

Тот час верховный, на снега сошедший…

Пусть я бездарен был как ученик,

Но мудрым буду я как сумасшедший.

Я буду миг свидания беречь

Как тело дочери, палимой жаром,

И каждый свет, и каждый отблеск встреч

Перемежу с безумьем и пожаром.

Я Вас люблю, как и любить не смел –

Прекрасный мрамор холоден и нежен –

Дыханьем Вашим бог меня согрел,

И я живу, как Вы – и чист, и грешен.

Щепоть земли и неженка снегов,

И тишина, и ваше появленье…

Я плыл один средь древних берегов,

Не понимая сущности движенья.

Оно – рука, даримая руке…

Простите нас, что щедростью болеем,

Ну как сказать на Вашем языке,

Пропитанном смолою и елеем.

Нас принял лес, и август так далёк,

Ещё зима – за синими горами.

И только первый малый уголёк

Любви и счастья тлеет между нами.

Медная скрипка

Разыщу себе медную скрипку

И смычок уроню на струну,

Я сыграю вещицу одну

В полусилу и в полуулыбку:

Как во сне тяжелела рука,

Каменела и гибла десница.

Наяву распевала синица.

В кулаке-раз-два-три-дурака.

Ах ты, медный, старинный вальсок,

Мне б к тебе на денек на побывку,

Навестить твой напев, по обрывку

Я бы вспомнил родной голосок.

Я бы вспомнил бездомное лето,

Медной скрипки надежную стать...

Только б вот – повторять не устать –

Есть дорога одна у поэта,

Как ни выглядит с виду она,

И вещица всего лишь одна,

Если даже и буднично спета:

Раз-два-три-бы-живущим служить,

Раз-два-три-бы: пусть медной согласной,

После жизни, дай бог, не напрасной,

Где нам выпало временно жить.

Душа глуха и к слову, и к руке,

Касающейся бережно запястья,

Как дождь в песок уходит в память счастье,

Как птица исчезает вдалеке:

Душа глуха к потёртому письму

И вырезке газетной о кончине,

И ничего не ясно о причине

Той глухоты к себе и ко всему

Живому и тому, что было.

И что ещё звонит, надеясь на ответ?

Душа глуха, её, наверно, нет.

И всё вокруг погасло и остыло.

Но всё вокруг исполнено добра,

И ты любим, и ты кому-то нужен,

Пропажи факт ещё не обнаружен

И жизнью выглядит усердная игра.

Так бережно, как вы меня любили,
Так ласково, как вы смотрели вслед,
Смотрю на вас и спрашиваю – были

Те наши дни? Мне отвечают – нет.

Был просто час, когда душа светила

Всем, кто глаза навстречу подымал.
Я говорю: - Ведь ты меня любила?

- Нет, не тебя, а ты не понимал.

Был просто час, была одна минута...

Так к солнцу степь выходит по весне.
Так все равно принадлежать кому-то...

- Раз все равно – принадлежите мне.

- Ты не поймешь, кому была удача

И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача...

- Я был с тобой.

- А я – одна была.

Покуда боль не одичала

И не кончается добро,

Мы начинаем жизнь сначала,

Мы начинаем все сначала,

Что, может статься, и старо.

На склоне дней, горы на склоне

И где-то возле сорока

Опять тоскуем на перроне,

Мелькнет ли вдруг в пустом вагоне

Тебя узнавшая рука.

И день мелькнет, и вечер прежний

Так не похож и так похож,

И что с того, что безнадежней

Дорогой той же, но безбрежней

От смерти медленно идешь.

Устань, душа, ведь ты остыла,

Как солнца круг, сошедший в даль.

Не ново то, что с нами было,

Но ново то, что это было,

Вот слишком кратко – это жаль.

Так начинаем жизнь сначала,

Жизнь без начала и конца?

А может быть, не так уж мало –

Друг с другом сомкнутых устало

И две руки, и два кольца...

Мне бы выдохнуть имя "Арина",

Мне б пустить его птицей в ночи,

Только знаю – судьбы половина

Не ответит, кричи не кричи.

Где по свету тебя замотало,

Что ни писем твоих, ни звонков,

Видно, мало нас било, и мяло

И ломало во веки веков.

Видно, был я наказан сурово

За чужие, свои ли грехи,

Но ни встречи, ни явного слова –

Только зов да больные стихи.

Да вверху через веси и долы,

Через весь этот звездный трезвон –

Безнадежного света глаголы

И размытый, нерадостный сон.

Только музыка долга и права,

Только дерево возле руки,

Одиночество слева и справа

Нашей встрече живой вопреки.

Ты права, если твердо решила,

Если что-то весомей любви

И всесильнее разум и сила,

Чем святое волненье в крови.

Чем души беззащитная жалость,

Чем порыв без руля и преград...

Быть оставленным – экая малость

Для того, кто спасен и распят.

Кто, пропав в неприкаянном небе,

Позабыв золотое жнивье,

Как голодный молитву о хлебе,

Повторяет лишь имя твое.

Остывает свод небесный

Холода.

Нынче речи неуместны,

Господа.

Те возвышенные речи

Хороши,

Если бронза, если свечи...

Две души.

Если голос дан от Бога,

Если честь.

И в грядущее дорога

Тоже есть.

«Дили-дон» – бокалов пенье.

Нынче май.

Скоро пост, потом Успенье,

Дальше – рай.

«Дай, любимый, погадаю»!

- Погадай.

«Я сегодня умираю».

- Умирай.

Год семнадцатый за гробом

Побредет.

Наша гордая Ниоба –

Этот год.

«Дили-дон» – еще немножко

Мне налей.

Лица белые в окошке

Фонарей.

И октябрь в окно стучится,

Прост и прям,

Пожелтевшею страницей

Телеграмм.

«Дили-дон» – заупокойный

Звон и бой.

Если можно, то достойно,

Милый мой.

Если можно, то немного

Погоди.

Обрывается дорога

Впереди.

Остывает свод небесный.

Холода.

Дальше речи неуместны,

Господа...

Кружится синий лист, дрожит сухое тело,

Колеблется трава – лишь ветер недвижим,

Как хорошо лететь, не ведая предела,

И знать, что этот лист мы музыкой кружим.

Как хорошо лететь и падать, тихо тлея,

Как тает снег и лед, и жизни нашей срок,

А мимо – сон, и явь, и лунная аллея,

Где шепот, и шаги, и птичий голосок.

Где некогда рука любила верно руку,

Где никогда для них не кончится тепло,

И вот они живут, опередив науку,

И та же птица к ним клонит свое крыло.

Да осенит их день, и этой жизни тленье,

Да осенит их ночь и сохранят века,

Рука лежит в руке последнее мгновенье...

Мелькнули жизнь и свет... – в руке лежит рука.

Ничьей красой – ни разу не сражен,
Ничьим умом и светом не влекомый,
Живу легко, давно заворожен –
Мелодией нездешней, незнакомой.

Я не смогу, пожалуй, передать,
Ее оттенков, смысла, назначенья,
Но чей-то голос каркал: «Исполать…» –
И раздавалось тихое свеченье.

Как будто две протянутых руки
Свечу и солнце пальцами сжимали,
Но два луча – тем пальцам вопреки –
В глаза мои, колеблясь, проникали.

Те два луча – добра и красоты –
Великий луч и еле различимый.
И между ними – падший с высоты
Зеленый луч, ничтожный и ранимый.

Пусть их союз тройной непостижим,
Пусть их напев не высвечен до яви,
Но слушаю и ощущаю им,
Что ни постичь, ни рассказать не вправе.

В тот миг мой взгляд безумен и незряч,
В тот час мой слог запутан и нелепен,
Но видите, как сонный этот грач
В одном глазу горит, великолепен,

И кожа воздух пьет, как камыши,
И рук сальцо о хрупкий ветер трется.
Летит дуга заломленной души,
И в ось она уже не разогнется...

Чтоб смысла круг катить, не уроня,
Рассудку след заметный намечая...
Четвертый луч – заветного огня.
Слепой полет. Последняя прямая.

Все пройдет, все растает в тумане,

На коне пролетит, как весна.

И опять тишина на кургане,

Где недавно гремела война.

И леса облетают поспешно,

И река остывает в ночи.

И, прощаясь, кричат неутешно,

Собираясь в ватаги, грачи.

Все пройдет, и растает, и сгинет,

Заметет и дорогу, и след.

Только солнце меня не покинет,

Не ослабит спасительный свет.

Только женщина в ласке прощальной

Не обманет и будет щедра,

Только век мой, больной и печальный,

Осенит нас крылами добра.

Вяньте, травы, и мерзните, реки,

Облетайте покорно, леса.

Покрывайтесь морщинами, веки,

И старейте, друзей голоса.

Изменяйтесь, знакомые лица,

Превращайтесь, деревья, в кремень,

Пусть к закату устало стремится

Каждый век, каждый час, каждый день.

Все равно среди рая и ада,

Средь ночной нестареющей тьмы,

То ли веры мерцает лампада,

То ль горим еле видимо мы.

Уходит речь из памяти моей,

Тепло руки в ладони остывает...

Прошу тебя, и музыку развей,

Которая в душе моей витает.

И этот жест, что бережней крыла

Птенца слепого в сгорбленной ладони,

И эту весть, что женщина была

Попутчицей нечаянной в вагоне.

И все ладони на сырой коре

В заклятии старинного обряда,

В осенней той и пасмурной поре

Московского святого листопада.

Освободи от смуты, наконец,

От ожиданья жаркого озноба,

От этих двух невидимых колец,

Связавших нас невидимо до гроба.

От страха новой встречи сохрани,

От всех надежд, что сердцем завладели.

Пусть ночи все и медленные дни

Для нас не собираются в недели.

Одно прошу у минувших времен,

Одной не излечить мне нежной жажды –

Оставь душе несовершенный сон,

В котором были счастливы однажды.

У нежности есть чудная пора,

Когда близка прощальная граница,

И, как с небес вернувшаяся птица,

Нам различимей давнее вчера.

Пусть в этот час не падают дожди,

И летний гром о лете не лопочет,

Скворец на пашне не хлопочет,

И первый снег так скоро впереди.

Проси судьбу, проси, не прекословь,

Послать тебе последнюю любовь.

Пускай исход изучен наизусть,

Пусть яви и сны для разума едины,

И ты во всём прекрасной середины

Достиг давно, и это пусть.

Ты не жалей, что грянет торжество,

Не суесловь о неизвестном рьяно,

Она приходит поздно или рано,

Не приводя, быть может, никого…

Живу не там, где дом и ели,

Овраг, поросший лебедой,

И где наездники-метели

Летят над выцветшей трубой

Живу не там, где тополь сохнет,

Вчера и зелен, и могуч,

Где гром раскатится и грохнет,

И снова грянет из-за туч.

Где всё забыто и знакомо,

Где меньше дней, чем было встреч.

И крыша голубого дома

И безыскусственная речь.

Живу не там, но звук сторожкий

Пугливой птицы, поздний чай

Другого контура окошки

Вдруг обозначат невзначай,

Напомнят мне, как пахнут травы,

Как рыба в омуте плеснёт.

И лодок рой у переправы,

И ненадёжный перемёт.

Как там, за плёсом, кличут галки,

Гудки фабричные гудят

И бабы в вечной перепалке

Опять на пристани галдят

Живу не там, где спит светёлка,

Где поносившийся забор,

Где куры, птицы безумолку

Ведут неспешный разговор.

Осенней жизнью медленно дыши
И пей до дна надколотую чашу,
В бреду ума и ясности души
Прощальный час я нежностью украшу.

Не той – шальной и пьяной, не святой,
А той, живой, и медленной, и тихой,
Скользящей за предельной высотой
Звездой падучей, яркою шутихой.

Все позабыв, у краешка стола
Колдуй, лепи и выводи узоры,
Нам жизнь уже и тесна, и мала,
Так начинай невидимые сборы.

Не ближний путь, и много не возьмешь,
Добро и зло дели уже надежно,
Возьми любовь, но ненависть не трожь –
С ней можно жить, но вечно невозможно.

Тепло свое последнее раздай,
Зачем оно холодному покою,
Где не плывут ни Волга, ни Валдай,
И дна морского не достать рукою.

От каждой капли губ не отрывай,
От каждой капли вод и каждой капли суши.
Тяжелых век на мир не открывай,
Чтоб круг святой хранил живые души.

Звено добра негромкого начну,

Звено навета выброшу из цепи,

Прощу друзьям и новую вину,

Как конь прощает бесконечность степи.

Вершится суд неправедный в душе,

И судят нас, за дело и не дело,

По всем законам вечного клише,

Которыми судимо только тело.

Ты подошла, в глазах твоих клеймо,

Какая мелочь – истина и право...

Вот две свечи, два зеркала в трюмо –

Кривое – слева, и кривое – справа.

О, как мы в глубину искажены!

О, как уходят в глубь они, мельчая!

И там внутри, где свечи зажжены,

Стоит стакан невыпитого чая.

И там, на дне, мерцание звезды

Да волосы неведомого мрака,

Усталых рук размытые следы

В созвездьи пса или созвездьи рака.

Размытых глаз тяжелая печаль,

Размытых губ кривая вереница,

И эта даль, такая в душу даль,

Что там Сибирь, и даже заграница!

Я, может быть, вернусь в грядущий век,

Куда еще ведет меня дорога...

На дне зеркал мерцает человек,

Искавший путь, а встретивший лишь Бога.

А душа умирала так зримо

И тлела, ещё горяча,

И жизни, и вымысла мимо,

Как тлеет, сгорая, свеча.

Ах, что ей до сильного тела

И до линии грозной плеча.

А душа умирала и тлела,

Как тлеет, сгорая, свеча.

Ещё занималась бумага,

Попавшая в это тепло,

А ещё оставалась отвага,

Ещё трепетало крыло.

Ещё мы дышали над нею,

Ещё говорили о ней,

Но каждому было виднее

Свеченье холодных огней

Дышали, пока не погасла,

Ещё не дотлела она,

Так капля лампадного масла

Готовности вспыхнуть полна.

Нам просто, мы так одиноки,

Нам нечем уже дорожить,

И в скорости девы-мороки

Всё легче становится жить.

И падает бога кривая,

И мудрость собою горда.

И нету ни рая, ни ада,

Есть небо, земля и вода.