Послесловие к новой книге Л. Латынина
«Русская правда»,
выходящей в издательстве «Водолей»
«ПРОХОДИТ ТЫСЯЧА МГНОВЕННЫХ ЛЕТ…»
На счетах нечего было считать. Разве что смену правительств.
С. Кржижановский. Игроки
Ох, и разозлит эта книга Леонида Латынина… многих. Отнюдь не только тех, кто помянут здесь полным именем. В частности, даже тех, кто благожелательно писал о нем: «Леонид Латынин – один из самых оригинальных представителей постреализма…». От такого термина хочется схватиться – не подумайте плохого – за гигиенический пакет, вроде тех, что в самолете иной раз требуются. Почему, если уж на то пошло, отчего бы не обозвать стиль его прозы «отрицательным постмодернизмом»? Так и до «нарративного дискурса» один шаг.
Но, как любила говорить Зинаида Гиппиус, «если надо объяснять, то не надо объяснять». Фразу эту подхватил за ней Георгий Иванов, о чьей поэтической близости Латынину многие писали, – кстати, заголовок этих заметок взят именно из стихов Иванова. Составляя в «Русской правде» родословные, Латынин играет тысячелетиями. Причем тысячелетиями русской истории, углубляясь во времена, насчет которых письменных источников нет почти. Так что на счётах реальности нам считать нечего, придумки фантаста Анатолия Фоменко горят синим пламенем (прочтите его фантастический роман «Тайна Млечного пути» в «Пионерской правде», печатался в конце 50-х годов). Уж верней поверить знаменитому Майклу Кремо с его «Запретной археологией». Согласно Кремо, человек живет на земле самое малое триста миллионов лет, а то и заметно больше. По Фоменко – в истории все поддельно, все – наспех. А если ненароком наоборот, и нужно описать дела человечества за триста миллионов лет? Не убежден в достоверности теории Кремо, но в теории г-на Дарвина убежден еще меньше: была б она верна, так была бы и всесильна. А у нее с годами как-то все больше проблем с этой самой всесильностью, многие концы так никуда и не привязаны.
Далее, чем за десять тысяч лет до Рождества Христова Латынин не удаляется, однако Латынина слишком уж глубокая древность не интересует. Действие «Русской правды» начинается на Руси накануне ее крещения Святым Владимиром, время для нас недальнее, но важно тут слово накануне. Во многих европейских языках слова «славянин» и «раб» звучат почти одинаково, и не зря: именно Русь была для Европы источником рабской силы. Однако стоило ей креститься, как формально обращать славян в рабство стало нельзя. В такой миг всерусского чудотворения появляется на свет герой Латынина, Медведко, он же Емеля.
А все же когда? Латынин пишет по-своему точно: тогда, когда «человек подымает свои забытые крылья и летает до тех пор, пока не погаснут звезды, пока не уснет душа, пока не растает музыка…» Для него это точное время и место действия. Оно так же важно, как уже помянутые выше родословные не участвующих в повествовании персонажей, имена их жен, имена забытых богов – и вообще все, что собралось сюда, в монументальное полотно, порой напоминающее «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата, порой – «Розу мира» Даниила Андреева. Но сходство с Андреевым у Латынина весьма невелико: Андреев – визионер, Латынин – серьезный ученый-мифограф. Его заклинания и заговоры, описания невероятных языческих обрядов разве что изложены современным языком для удобства чтения, в остальном же перед нами подлинники. Впрочем, Малую Бронную 2017 года Латынин описывает тоже достоверно, иначе не скажешь – видимо, пишет… по памяти. Память, обращенная в будущее, много раз диктовала творцам подлинное, назначенное к сбыванию будущее; увы, ничего хорошего это тем, кто своим даром предвидения пользовался, не приносило. От Касандры и Гелена – до Св. Ксении Петербургской и пророка Авеля, предсказавшего императору Павлу I его будущее – что-то не вспоминается ни единого удачливого пророка-предиктора. Но Латынин говорит, а если кому не хочется слушать – можно вспомнить, что Касандру тоже не слушали. В «Берлоге» пленителен образ спячки, в которую чуть не на полгода регулярно впадает юный Емеля, которого воспитывает медведь Дед. Тысяча лет такой спячки, в которой Россия проспала сама себя – образ красивый, но вот жива же Россия и теперь. О скольких государствах за тысячу лет не остается и памяти. Про второсортность крови народов, которые были, но исчезли, речь шла и в «Жертвоприношении». Жесток этот образ – а куда денешься. Каких только проблем на своем веку не «решила» Русь – печенежскую, половецкую, – и не зря слова эти вложены в уста «процентщика», сиречь опричника.
Тот, кто знает прозу Латынина, обратит внимание, что в новом романе «Берлога» растворена прежняя книга – «Ставр и Сара», составила она менее чем треть от объема текста. Перед нами то самое место (сразу после Крещения Руси), где почти через тысячу лет Воланд будет беседовать с Берлиозом и Иваном Бездомным. Да, конечно – Патриаршие пруды, Бронные улицы, через которые колесом катится история вот уже тысячу лет – и будет катится дальше. Аллюзии, скрытые цитаты – неизменный прием Латынина, тот же, которым он пользуется в стихах. Автор себе не изменяет.
«Так что придется жить пока одному» – говорит на Бронной загадочный «процентщик» Емеле, а у читателя всплывает в памяти пушкинское «Ты царь: живи один» («Поэту», 1830). Таких скрытых цитат в тексте много, но эта важнее прочих – Емеля действительно царь той Москвы, что лежала тысячу лет тому назад в глубоких чащах, где и через пятьсот лет сокольничий Ивана Грозного Трифон строил церковь на том месте, где нашелся упущенный государев сокол, – в районе нынешнего Рижского вокзала. И здесь Медведко-Емеля, надо думать, тоже числился бы царем. А среди одиннадцати «мужей» Леты находим мы имя некоего Людоты – не тот ли это Людота-коваль, что оставил свое имя на одном из древнейших памятников русской эпиграфики – на откованном им мече?..
Но надо вспомнить о том, что у «Русской правды» задумано четыре версии, перед читателем же пока только две первых, и количество отражений не дошло до того абсолюта, который возникнет позже – до того числа, которое обозначают горизонтальной восьмеркой. Конечно, женщина с пятью кровями, четырьмя языками и с игрой на флейте многим напомнит Павича, да и сама идея нескольких версий одного сюжета очень близка «Хазарскому словарю» – но сходство это весьма поверхностное, его можно лишь отлавливать, как приведенную выше цитату из Пушкина. У Латынина хватит и своего. Да и писались первые версии этих книг чуть ли не одновременно.
Надо бы сказать несколько слов и об открывающем книгу романе «Гример и Муза», но он и без того известен, да и переведен на несколько языков. Читатель вместе со мной закрывает книгу и ждет окончания «Русской правды» – главной книги жизни Леонида Латынина. Быстро такие книги не пишутся. Очень трудно писать так, чтобы не надо было объяснять.
Потому, что если нужно объяснять, то писать не нужно совсем.
Евгений Витковский