ТЕПЕРЬ, когда время наложило новый ночной грим, всё равно кажется неестественным видеть в этом искусственном свете официальное издание «Гримёра и Музы». Но я встретил книгу ещё в самиздатовском варианте – кривой растрёпанный альбом с кружочками от кофейных чашечек на страницах. Его дал мне на ночь сосед-доброхот в плане книгообмена. На моей площадке в конце 70-х снимал квартиру тип, который был ни больше ни меньше сотрудником Би-би-си, а по тогдашним временам это было всё равно, что держать дома террариум. Сосед был рыж, мешковат и столь честен, что я стеснялся сказать ему, что учусь в таком лицемерном лицее, как Литинститут. Но он прощал слабости советским людям и заваливал меня тайной литературой, которую я брал с опаской, доказывая свою независимость. Сосед крутил мне матерные частушки, показывал газовый пистолет, фотографии женщин, летящих в пропасть воображения, хохотал над интимной жизнью ЦК и однажды притащил мне «Гримёра». На титуле не было имени автора. Книга вообще была пронизана идеей анонимности.
Я глотнул роман, и он перелицевал меня, как собственного героя, только с обратным знаком, оставил шрам на теле моего литературного языка и вошёл шестнадцатым кадром в моё зрение. Через несколько лет у меня написались стихи, где меня переделывают женщины тьмы, две гримёрши, близнецы создания и насилия, что-то противоположное, чем «Сёстры – тяжесть и нежность…»
Ночью я лежал под Сыктывкаром
тяжёлые вороны меня протыкали
лежал я на рельсах станции Орша
из двух перспектив приближались гримёрши
с расчёсками заткнутыми за пояс
две гримёрши нашли на луне мой корпус
одна загримировала меня в скалу
другая меня подала к столу
клетка грудная разрезанная на куски
напоминала висячие замки
а когда над пиром труба протрубила
первая взяла протрубило
светило гаечной культуры
мою скульптуру тесала любя натуру
ощутив раздвоение я ослаб
от меня отделился нагретый столб
чёрного света и пошёл наклонно
словно отшельница-колонна
СПУСТЯ ещё несколько лет как-то раз в пригороде Баку, где в море водились лысые морские тюлени, а теперь самое страшное – танки, на побережье под печальной звездой я разговорился с поэтом Леонидом Латыниным о возможных формах социальных утопий. Поскольку мой опыт уже был к тому времени заряжен «Гримёром», я пылко пересказал собеседнику фабулу и идею книги, не подозревая, что автор сидит напротив. Потом было признание, опознание, осознание, эмоции, праздник интуиции и второе знакомство, сделавшее тайное явным.
Кто был мой сосед? Корреспондентом британского радиовещания или великодушным кагебистом. Не знаю, но он не был провокатором. След носителя исчез, как вирус, описавший половину земшара и возвратившийся в исходную точку, зато информация была передана и теперь доступна всем.
«МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ», 6 сентября 1990 г.