133

                                        Г. Гачеву

 

Власть вертикали слишком велика,

Чтоб твари уподобило нас бремя

Забот и бед, чем медленное время

Гнетет к земле нас долгие века.

 

Я вверх расту, и корни не в земле –

Они туда – за облако и вьюгу –

Скользят винтом по сумрачному кругу,

И пропадают истины во мгле.

 

Ты дерево рукою погуби

И вырви вон с корнями – глянет яма.

Сруби меня – и в небе будет яма,

С корнями неубитыми в глуби.

 

6 июня 1980

 

 

134

                       Владимиру Сидорову

 

Все пройдет, все растает в тумане,

На коне пролетит, как весна.

И опять тишина на кургане,

Где недавно гремела война.

 

И леса облетают поспешно,

И река остывает в ночи.

И, прощаясь, кричат неутешно,

Собираясь в ватаги, грачи.

 

Все пройдет, и растает, и сгинет,

Заметет и дорогу, и след.

Только солнце меня не покинет,

Не ослабит спасительный свет.

 

Только женщина в ласке прощальной

Не обманет и будет щедра,

Только век мой, больной и печальный,

Осенит нас крылами добра.

 

Вяньте, травы, и мерзните, реки,

Облетайте покорно, леса.

Покрывайтесь морщинами, веки,

И старейте, друзей голоса.

 

Изменяйтесь, знакомые лица,

Превращайтесь, деревья, в кремень,

Пусть к закату устало стремится

Каждый век, каждый час, каждый день.

 

Все равно среди рая и ада,

Средь ночной нестареющей тьмы,

То ли веры мерцает лампада,

То ль горим еле видимо мы.

 

5 августа 1980

135

 

Тихий омут возле мельницы,
Ивы падают отвесно.
Все наверно перемелется,
Утрясется, переменится,
Будет даже интересно,
Что когда-то било-мучило
И по свету помотало.
Было счастье мне поручено,
Из него я сделал чучело,
И того потом не стало.

Все, конечно, перемелется...

 

16 октября 1980

136

 

Не верю в случай и удачу,

Но верю в избранность пути,

И потому не мог иначе

Дорогу данную пройти.

 

Дорогу, данную однажды

От белых снов до черных дней,

От юных дум до поздней жажды

Души неслышимой моей.

 

Бурятских гор корявый прочерк

И волжской сини детский сон

Плывут поверх и слов, и строчек

В нездешний путь за небосклон.

 

И эта вязь полуустава –

Живые корни зрелых лет –

На день грядущий имут право,

На каждый мой печатный след.

 

И потому во сне и яви

Спокойны мысли и душа –

Как время в солнечной оправе

Под мерный шаг карандаша.

 

28 октября 1980,

Улан-Уде

137

 

Когда тебя та, что любила – забыла,
Когда все, что было – быльем поросло,
Спасти себя верой, что, точно, любила,
По-бабьи, по-детски, бездарно, бескрыло,
Толкала, спасала, как лодку – весло.

Когда к тебе та, что любила, остыла,
И в камень ушла и истаяла в пар,
Дорогой крутой – до последнего пыла –
Ползи, подыхай, упирайся бескрыло,
Пока еще жив и нисколько не стар.

И помни – ни смерти в казенном уборе,
Ни пеплу, ни порче, ни дням, ни годам
Не взять нас с налету, на наше же горе,
Ни завтра, ни прежде, ни вечно, ни вскоре,
Ни в лоб, ни в обход, ни с грехом пополам.

Пусть ширится око, вбирая не время,
Не сумму дорог, и кругов, и преград,
Пусть мысль прорастает сквозь твердое темя,
Как корку асфальта набухшее семя
Пробило наружу рожденье назад.

И пусть то, что ныне – за это расплата,
И дождь барабанит всю ночь по окну,
Нам было счастливо, крылато когда-то,
Когда-то,
Когда-то...
Минуту одну.

 

20 декабря 1980

138

 

Качает, качает, качает,

Надежду и память креня,

А ветер восточный крепчает

И к западу гонит меня.

 

Не я выбираю дорогу,

Я только противлюсь пути,

Которым и к людям, и к Богу

Мне надо насильно идти.

 

И корни глубокие рвутся,

А ветер все пуще течет.

И хочется в люди проснуться,

И в ветер проснуться влечет.

 

Но я – одинокое древо,

Не скинуть течение с плеч,

Которому справа налево

Назначено вырвать и влечь.

 

Разумен в пространстве зенита

Корней запрокинутый лик.

Как будто бы почвы защита

Случайно возникла на миг.

 

21 декабря 1980

1981

 

 

 

139

 

Качает и мысли, и зренье
От жизни хмельнее вина,
То выручит глупо везенье,
То страха накроет волна.

А я в этой качке без толку
Пытаюсь закон угадать,
Считаю пинки втихомолку,
Подачки пытаюсь считать.

То выскочит схема наружу,
А то – обессмысленный крик,
Как будто и солнце и стужу
Я вычитал тоже из книг.

Где есть и пути и законы,
Где можно понять до конца,
Что судеб и лет перегоны,
Начало берут от отца.

Что род – уравнение веры,
Бессмертие – степень души,
И жизни любые примеры
Для смерти любой хороши.

Но только откину я слово
И глазом упрусь в небеса,
Как слышу я снова и снова
Неведомые голоса.

В них столько тоски и печали,
В них столько любви и тепла,
Что я, как и в самом начале,
Рыдаю у края стола.

 

10 февраля 1981

140

 

Подожди меня, вещая птица,
Разберу я твою канитель,
Что забудется, снова приснится,
Под летучую ночью метель.

Не маши своей белою тенью,
Белой белкой во тьме не скачи,
Не хочу, чтобы стали мишенью
Две тобою несомых свечи.

Как за пращура – та, что поболе,
А помене – за память мою.
Отведи меня в белое поле
И оставь на отвесном краю.

Я-то вынесу белую вьюгу,
А завьешь – не велика беда,
Все равно меня к солнцу и югу
Унесет голубая вода.

Все равно я оставлю на свете
По себе две зажженных свечи,
Как одну – по усопшем поэте,
А другую – по птице в ночи.

 

15 февраля 1981

141

 

                         А. Латыниной

 

Судьба подарила удачу –

Восточной окраины час,

Фанерную хрупкую дачу

И в ней – пролетающих нас.

 

На звук голосов невозможных,

На зов вне забот и земли,

Отторженных, мудрых, безбожных,

Что выжить случайно могли.

 

И пусть тебя нету со мною,

Ты – только московская тень,

С улыбкой своей неживою

Слетевшая в призрачный день.

 

Четыре часа перелета

Для памяти святы давно,

В которую сеет забота

Надежды живое зерно.

 

Мне больно и счастливо разом,

Судьбу, наважденье, реши...

 

Как жалок блистательный разум

При сумрачном свете души.

 

2 мая 1981,

Алма-Ата

142

 

Ты покапризничай, я потерплю,

Я поболею, а ты полечи.

Я понемногу украдкой коплю

Даже тепло от горящей свечи.

 

Сколько дано, сколько на нет

Шло и сошло судеб и дат,

Сорок за что выпало лет,

Встречей за что был я богат?

 

Вправо пошел, вижу обрыв,

Не одолеть с виду его,

Полз, переполз, выбрался – жив.               

Глянул назад – нет ничего.

 

Влево свернул – горы кругом.

Еле прошел, глянул – холмы.

Прямо шагнул – каменный дом,

В нем, как в тюрьме, бедные мы.

 

Свечка горит еле, темно,

Воздух промерз, камень продрог,

Смотрит с небес прямо в окно,

Может быть, лес, может быть, Бог.

 

Может, недавно, а может, давно.

 

Нежно цветет рядом герань,

Скоро рассвет. Сплю и не сплю.

Гаснет луна, ранняя рань...

Я потерплю... Я потерплю...

 

15 октября 1981

143

 

В. М. Василенко

 

Я напьюсь живой воды,

Защищаясь от беды.

Мостик шаткий перейду

В приснопамятном году.

 

Листьев веер наберу

И начну свою игру.

Карта клена бьет напасть,

Лист осины счастью в масть,

 

Ивы цвет осилит страх,

С белой пеной на губах.

Подойдет к концу игра,

Умирать, скажу, пора.

 

Лесу в пояс поклонюсь.

В жизни грешной повинюсь.

Под ракитовым кустом

Поселюсь в последний дом.

 

Через вечность – напрямик

Будет течь живой родник.

Может быть, когда-нибудь

Он в мою прольется грудь.

 

И вернет опять в игру.

...Если весь я не умру...

 

15 октября 1981

144

 

Любовь – это страшное чудо,
Смертельно его торжество,
Вот выживу и позабуду
Свинцовое счастье его.

Мы, к счастью, болеем не часто,
Чем хочешь, чуму назови,
По паре на вечность, и – баста,
И хватит об этой любви.

Пусть жены рожают бесстрастных,
Пусть множится род без чумы,
Разумных рожают и властных,
Холодных, как камень тюрьмы.

И если засветится чувство,
В безумных от счастья глазах.
Да здравствует ствол и искусство,
Всесильный, всевидящий страх.

Что счастье размажут по стенке,
Что душу развеют во тьме,
Что спрячут в железном застенке,
Как в тигле, расплавят в уме.

Тогда только жизнь и возможна
На этой земле не на миг.
И истина та непреложна –
Твердит полумертвый двойник.

 

19 октября 1981

145

 

Катаю шары золотые,
Зеленое порчу сукно,
И липы еще молодые
Стучатся негромко в окно.

Мол, глупо часы и недели
Гонять золотые шары,
Мол, есть на земле у Емели
Забота важнее игры.

Как ветер заметен по кроне,
Придавленной силой к траве,
Так мир пребывает в поклоне
Ее совершенству молве.

Не той – и безродной, и низкой, 
А вещего слова молве –
Всевышней, всесущей и близкой,
Всеведущей вечно молве.

А ты, ее жизни крупица,
Посмел от работы устать,
Не смеет не мертвая птица
В стеклянной коробке летать.

И липы, исполнены долга,
Разбили с размаху окно,
И мерно, и больно, и долго
Сдирают, как кожу, сукно.

И лузы листвою забиты,
И выброшен в воздух – лечу –
И запахом гибельным липы
Усталую душу лечу.

И вторя железной подсказке,
Пока не упал, бормочу:
... Катаю шары золотые,
Зеленое порчу сукно...

 

23 октября 1981

146

 

Привыкаю к коридорам

Без шагов и суеты,

Даже к воздуху, которым

В такт со мной дышала ты.

 

Привыкаю к предстоящей

Долгой солнечной зиме,

К жизни, с виду настоящей,

С болью мертвой на уме.

 

Привыкаю круг за кругом,

Шаг за шагом, не спеша,

Ты была мне верным другом,

Мой двойник, моя душа.

 

Привыкаю, как деревья

Привыкают к холодам,

Как старинные поверья

К строчкам книг и телеграмм.

 

Привыкаю неизбежно

И во сне, и наяву.

Так деревья листья нежно

Опускают на траву.

 

Понемногу каменею,

Смерти здешней не боюсь,

Привыкаю, как умею,

Дальше – лучше научусь,

 

Из тумана утром рано

Светит желтое жнивье.

II болит святая рана –

Сердце глупое мое.

 

23 октября 1981

147

 

Одиноко, мой друг, и привольно,
И свободно от дней и забот,
И бездумная песня невольно
Искажает гримасою рот.

Что в ней? Свора ли гонит косого,
Или месяц плывет над Окой,
Иль пришествия жаждет второго
Бедный мальчик, такой никакой,

Все шепча золотое присловье,
Бедный лобик притиснув к стеклу.
Я-то знаю, что все – суесловье,
Ухмыляясь напротив в углу.

Я-то знаю, что эта ухмылка –
Может – горечь, а может быть – сон
О весне, где и рьяно и пылко
Кличет стая двуглавых ворон,

Ну, а проще и это все мимо,
Только эхо сумы и тюрьмы.
Только вонь от истлевшего Рима,
Только пыль от живой Костромы.

Под твои златокудрые бредни,
Что тщеты обещанья полны,
Мне сначала отслужат обедни
Посреди семиглавой страны,

А потом, подчиняясь приказу
Твоего золотого перста,
Присобачат к высокому вязу
И святые означат места,

И забудут, кем был я до слова,
До твоих нескончаемых дней,
До железного ржавого крова
И звезды рукотворной твоей.

 

25 октября 1981

148

 

ПАМЯТИ САШИ ТИХОМИРОВА

 

Судеб стыки, жизней стыки,

Стыки дней, и лет, и дат,

Оборвутся в чьем-то крике

И не свяжутся назад.

 

Быт ли руша, жизнь торгуя,

О ребенке хлопоча,

Больше, слышишь, не могу я

Не не слышать, как, стуча,

 

В такт колесами стуча,

Может – поздно, может – рано

Электричка из тумана

Надвигается, крича...

 

Дуя в судную трубу,

Тормозя железным телом,

Красный глаз горит во лбу.

Красный глаз в тумане белом.

 

Прочь с дороги, злая сила,

Не железный он – живой.

Электричка тормозила,

Упираясь головой,

 

Чтоб за этот срок мгновенный

Нитью жизни до конца

Оплести строкой нетленной

Роли друга и отца.

 

Роли мужа, мага, света,

Исцелителя сердец,

Безымянного поэта,

Бедной твари, наконец.

 

Роль святого человека,

Роль продолжившего род,

Роль приметы страшной века,

Где на нас машина прет.

 

Роль раздавленного бытом,

И – от мысли в горле ком –

Прежде женщиной убитым,

И повторно – колесом.

 

Все на свете справедливо.

Каждый день – последний день.

Жизни крохотной огниво

Не осилит тьму и тень.

 

Каждый день – туда ворота,

Что ты сделал – весь итог,

Жизнь и миг – до поворота,

Жизнь и миг – единый срок.

 

Пусть зима, пусть мало силы,

Пусть по шею в землю вбит,

Все, что сделал до могилы,

До черты, где был убит –

 

Суть твоя, предел, расплата,

Мной услышанный завет.

Тяжело, гремя крылато,

И ни в чем не виновато,

Смерть неся и яркий свет,

 

Неизбежно и не пьяно,

На минуту разве рано.

Тормозя и грохоча.

В такт со временем стуча,

 

И давя в слепом усердье

Души, судьбы и умы,

Жизни новой милосердье

Надвигается из тьмы.

 

3 ноября 1981

149

 

Узнал – не умер, не сошел с ума,

Не вбил в висок назойливый свинец,

Не сжег судьбы и не спалил дома,

А просто стал свободен, наконец.

 

Лишь в первый раз я сердце раскачал,

Чтоб лопнул шар, кровавый, как ракета.

Я каждый день, как судный день, встречал,

И дожил вдруг до нового завета –

 

Беги людей, коль хочешь уцелеть,

Не требуй с них ни истины, ни платы,

Уходит все, лишь остается медь,

В которой мы предавшими распяты.

 

Чем ближе ты, тем кара тяжелей,

Тем беззащитней перед каждой тварью,

Но ты живи, и сердца не разлей

На тротуаре теплой киноварью.

 

Ты их люби, прощая до конца,

Предавшую не оставляя душу.

Коль не случилось кары от творца,

Я тоже их за это не разрушу.

 

Всей самой белой памятью своей,

И черною – дотла и без остатка –

Жалей людей, воистину жалей,

Всю жизнь жалей, и медленно, и кратко.

 

20 ноября 1981

150

 

ВОСПОМИНАНИЕ

О ПОСЛЕВОЕННОЙ КОСТРОМЕ

 

Болтали, смеялись, шутили

И пили сухое вино,

За честь свою тайную пили,

С которой сроднились давно,

 

С которой мы встретились больно

В голодные дни в Костроме.

Вошла она в душу невольно

И даже застряла в уме.

 

Та редька, политая маслом,

Голодный и гордый отказ,

От бед и удач не погасла

И тлеет невидимо в нас.

 

А надо-то было – смириться,

Почувствовать милости власть –

И можно наесться-напиться

В те годы голодные всласть.

 

И гладить холеную кошку,

И чувствовать прочный уют.

Но больно за эту окрошку

Дающие по сердцу бьют.

 

И я отступал от порога,

Куда меня голод толкал,

Потом повернула дорога

На тот позабытый вокзал,

 

Откуда увозят машины,

В сегодняшний день торопясь.

Но той костромской пуповины

Надежна незримая связь.

 

Судьба повторяет сюжеты.

Возможностей сдаться – не счесть.

Но где-то незыблемо, где-то

Не старится тайная честь.

 

21 ноября 1981

151

 

Гололед на дороге твоей,

А машины пределен разбег.

Ну куда ты попал, дуралей,

В этот загнанный ужасом век?

 

Кто тебя на сиденья швырнул,

Не доверив ни прав, ни руля,

Праздно слушаешь гибельный гул,

Что из недр посылает земля.

 

Сумасшедший припаян к рулю –

И навстречу – подобный сюжет.

И себя на мгновенье ловлю

На сознаньи, что ужаса нет.

 

Что нормален и сам гололед,

И машина, летящая встречь,

И, достигшая вещих высот,

Из души исходящая речь.

 

В этой гонке по кругу равны

Шанс погибнуть и шанс погубить,

И не чувствовать даже вины,

Что не пробовал путь изменить.

 

И пока не остыли сердца,

И мотор озверевший ревет,

Все летим и летим без конца

В этой клетке железной – вперед...

 

25 ноября 1981

1982

 

 

 

152

 

Скоро сердце не вздрогнет при встрече,

Не замрет от испуга на миг,

И уже равнодушные речи

Пересилят неслышимый крик.

 

Что нам, милая, ждать от рассвета,

От дождей за осенней стеной,

От такого забытого лета,

Где ты век вековала со мной.

 

Я не трону горячей ладони,

Не напомню тебе никогда

О цветах на осеннем перроне

И о теплой купели пруда.

 

Все прощают от силы по разу.

Милосердие – гибель души.

Оборви осторожную фразу.

Даже писем – и тех не пиши.

 

С этим почерком, кротким по виду,

И зачеркнутой фразой в конце

Позабуду я скоро обиду,

И печаль отгостит на лице.

 

Но когда-то, кончая устало

Век свой скорый в московской глуши,

Полувспомни, как тихо летали

Две в июне единых души.

 

Все же было за что зацепиться,

Удержаться в осеннем краю,

Где печальная теплая птица

Кружит в памяти, словно в раю.

 

2 февраля 1982

153

 

Потихоньку, тьма ночная,

Сердцу ворожи.

Ходит-бродит доля злая

Вечером во ржи.

 

Заколдуй ее, далеко

Унеси из глаз.

Что-то сердцу одиноко

В этот поздний час.

 

Замани меня звездою,

Посвистом крыла,

Этой темною рекою,

Что не скрыла мгла.

 

Замани, укрой надежно,

Спрячь от навьих чар,

Заколдуй, тебе не сложно,

Теплый светояр.

 

И потом лишь мне и полю

Тихо расскажи,

Как осилить нам неволю

Сумрачной межи,

 

За которой – те просторы,

Где ни слез, ни дат,

Только ветра разговоры

Слышимей стократ.

 

Только музыка да шорох,

Только снег да пыль.

Да еще горит, как порох,

По жаре ковыль.

 

8 февраля 1982

154

 

Мысли мерзнут на лету,
Жизнь проходит втихомолку,
Мало, впрочем, в этом толку –
Свет осилит немоту.

Вот дорога. Снег. И слякоть.
Дом. Чумазое окно.
Равнодушно и давно
Научились в доме плакать.

Но не менее, а боле
Продолжают чудно петь.
В этом доме живы впредь
Будут музыка и медь –
В ноте, цвете и глаголе.

За стеной старинной кладки,
Среди стульев и узлов,
Печек, бронзовых голов,
Изо всех худых углов
Лезут вечности манатки:

Веник – магии крыло.
Свечка. Зеркало. И – чашка,
Без чего на свете тяжко,
Коли с Богом развело.

А еще в придачу к глине –
Теплый до полу халат,
С тайным знаком мягкий плат –
Ромб с крестом посередине.

Пригодится для пиров
Незатейливая глина,
Жизни здешней половина
Ускользает от оков.

И поет халат чуть слышно,
Дверь входная в такт стучит,
Даже печка не молчит,
А шипит светло и пышно.

И когда незримый свет
Обретает плоть и голос,
Понимаешь: хлебом колос
Бредит бездну тысяч лет.

Ах, халат, он так летит,
Так на нем тепло и сухо.
Смотрит с нежностью старуха,
Рядом тает инвалид.

И качаться в нашей власти,
И кружиться нам дано.
Тускло светится окно.
Пыль на нем червонной масти.

Хорошо душе моей
И тепло, светло и чисто.
И летят два тихих свиста,
В плат укрытых до бровей.

 

8 февраля 1982

155

 

Что считать, что не было, что было,
Дождь шуршал, вздыхал и моросил,
Где нас свет до одури носил,
Сверху вниз, крылато и бескрыло.

Что считать по пальцам горячо
Ночи, дни, излишки, недоплаты,
Коль пусты и холодны палаты,
Где слезами полито плечо.

Оба мы торопимся вразлет,
Где по временам невыносимо,
Где спасенье призрачно и мнимо,
Долог день и быстротечен год.

Где покой подарит нам движенье,
Где грустить научимся, смеясь,
Где надежно оборвется связь,
Что была бессмертна на мгновенье.

 

8 февраля 1982

156

 

Дорогой мой, родной обыватель,
Мой помощник и мой господин,
Потребитель и мой наниматель,
Современник до самых седин,

Неподкупный, непереродимый,
С кем мы связаны общей страной,
Обывай понемногу, родимый,
И владей на здоровие мной.

Потому что когда-нибудь все же,
На просторе безумной Москвы,
В незатейливой бронзовой роже
Мы сольемся с тобою, увы...

 

4 апреля 1982

157

 

В этом мире одиноком
Без начала и конца
Разминулись ненароком
Два серебряных кольца,

Два греха и два рассвета,
Две надежды, два тепла,
А вверху – ночное лето
Плещет в сонные крыла.

Возле самого зенита,
Неподвижна, как луна,
Легким облаком прикрыта,
Тень бессмертия видна.

 

19 апреля 1982

158

 

                             А. Парщикову

Мы жили больно дни и годы,

И бездны желтый голосок,

Не раз, пронзив глухие своды,

Стучался медленно в висок.

 

И отнимал такие силы,

Такие лучшие дела,

Что храм таинственный могилы

Не принял грешные тела.

 

И вот живем, почти бессмертны,

Смерть пережив в душе не раз,

И мысли тусклы и инертны

Не покидают тускло нас.

 

Но эта истина изжита,

Горька она и неточна,

В нас только прошлое убито,

Где мудро правил сатана.

 

И в нашей власти все границы,

Времен прожитых пересечь,

Ленивым взмахом вольной птицы

Себя в грядущее увлечь.

 

Как льдом ни скованы усилья,

Как ни задавлены они,

Вода имеет тоже крылья

В свои единственные дни.

 

И клокоча, не зная меры,

Летит, верша, нелегкий бой.

А власти гибельной примеры –

Удел смирившихся с судьбой.

 

3 мая 1982

159

 

Лучше быть зависимым от ветра,

От земли и таянья снегов,

От безликой власти километра,

От безликой власти берегов,

 

Лучше быть зависимым от страха –

Страха смерти, старости, стыда,

От тебя, натруженная плаха

Божьего и светского суда,

 

Лучше быть зависимым до йоты

От судьбы неверной и скупой,

Душу доводящую до рвоты

Глухотой своей и слепотой,

 

Лучше быть зависимым от сплетен,

От чужой хулы и похвалы,

И от той, чей облик беспредметен,

От ее величества молвы.

 

Но минуй, страшнее, чем опека,

И страшнее, чем предсмертный час,

Эта власть живого человека,

Что возносит или губит нас.

 

Что отнять и дать имеет право,

Сокрушить, помиловать, спасти,

Или хуже много, чем отрава,

К славе горней душу вознести.

 

Лучше быть зависимым от Бога,

От его безликого суда,

И еще от совести немного,

Что не подводила никогда,

 

Лучше быть... но выбора не будет,

Беззащитны имя и судьба,

Где приказчик милует и судит,

И царя, и бога, и раба.

 

5 мая 1982

160

 

Как след времен судьба моя мертва,
Изжита, испохаблена и стерта,
Клубится дым, туманится реторта,
В ней копошатся мертвые слова.

Удар рукой – лицо мое в крови,
И брызги зелья пенятся на роже –
То пузыри безбожия, о Боже,
То жизнь моя, чем жизнь не назови.

Она – звезда летящая во мгле,
Движенье губ и суетность рассудка,
Кому поверить ужас промежутка
Меж временем, меж всеми на земле.

Меж всех, кого любил и полюблю,
Меж тех, кому полезен и обязан,
Мне путь иной природою заказан –
Я строю жизнь, а истину гублю,

Я истине служу – а жизнь распята,
Бросаюсь к людям, прохожу насквозь,
И даже мысль – насажена на ось –
Что рождена свободна и крылата.

Быть может, я до завтра доживу,
И, может быть, до вечера доплачу,
Коль мысль во сне нарвется на удачу,
А жизнь швырнет подачку наяву.

 

13 мая 1982

161

        М. Тереховой

 

Выплываю из омута,

Попадаю в грозу,

Снова время расколото

На удар и слезу.

 

Снова время направило

В Зазеркалье шаги,

Где железные правила

Безнадежно строги.

 

Где смешно милосердие,

И защита слаба,

Выживает усердие,

Вымирает судьба.

 

Безымянные ратники,

Мы торопим шаги,

Вымирают соратники,

Выживают враги.

 

Но пока еще трудятся

В нас и время и честь,

Безнадежное сбудется,

А надежное – есть.

 

16 мая 1982

162

 

Все равно, кого любить,
Все равно, кому молиться,
Лишь бы к берегу прибиться.
Лишь бы строить, а не плыть.

Дом с окошком и крыльцом
Возвести рукой не слабой,
В нем родить с дородной бабой
Дочку с писаным лицом.

И смотреть, как худо-бедно
Люди мудрые снуют,
Пьют, плутуют, правят суд,
Понемногу устают,
Постепенно мрут бесследно.

 

26 мая 1982

163

 

О, как давит проклятая сила,
Как безумье сжимает кольцо,
Как душе тяжело и бескрыло,
Каменеют глаза и лицо.

В дверь стучит, громыхает по крыше,
Сыплет соль и мешает дышать.
Только сила, текущая свыше,
Может силе слепой помешать.

Лбом давлю неметеные доски,
Задыхаясь, молю – «Помоги!»
И слабеют ее отголоски,
Затихают глухие шаги.

Шелест листьев врывается в душу,
Шорох ветра ласкает мой слух.
Не разрушу, не сдамся, не струшу,
Одолею величия дух.

Я же знаю судеб повороты
До меня уводимых в ночи
Достоевских, несметные роты,
Что сжигали спокойно в печи,

Как от голода сонные дети
Истлевали в остылых руках...
Безобидны все ужасы эти,
Что во мне обнаружили страх.

Слух замкну, и укрою от стука,
И под клики безумной беды,
Не нарушу мелодии звука,
Посвист ветра и клокот воды.

Я – плотина беды и раздора.
Я – граница войны и чумы.
Я – свидетель времен приговора,
Где на равных безумье – и мы.

 

6 августа 1982

164

 

Уходит речь из памяти моей,

Тепло руки в ладони остывает...

Прошу тебя, и музыку развей,

Которая в душе моей витает.

 

И этот жест, что бережней крыла

Птенца слепого в сгорбленной ладони,

И эту весть, что женщина была

Попутчицей нечаянной в вагоне.

 

И все ладони на сырой коре

В заклятии старинного обряда,

В осенней той и пасмурной поре

Московского святого листопада.

 

Освободи от смуты, наконец,

От ожиданья жаркого озноба,

От этих двух невидимых колец,

Связавших нас невидимо до гроба.

 

От страха новой встречи сохрани,

От всех надежд, что сердцем завладели.

Пусть ночи все и медленные дни

Для нас не собираются в недели.

 

Одно прошу у минувших времен,

Одной не излечить мне нежной жажды –

Оставь душе несовершенный сон,

В котором были счастливы однажды.

 

22 августа 1982

165

 

Мне бы выдохнуть имя "Арина",

Мне б пустить его птицей в ночи,

Только знаю – судьбы половина

Не ответит, кричи не кричи.

 

Где по свету тебя замотало,

Что ни писем твоих, ни звонков,

Видно, мало нас било, и мяло

И ломало во веки веков.

 

Видно, был я наказан сурово

За чужие, свои ли грехи,

Но ни встречи, ни явного слова –

Только зов да больные стихи.

 

Да вверху через веси и долы,

Через весь этот звездный трезвон –

Безнадежного света глаголы

И размытый, нерадостный сон.

 

Только музыка долга и права,

Только дерево возле руки,

Одиночество слева и справа

Нашей встрече живой вопреки.

 

Ты права, если твердо решила,

Если что-то весомей любви

И всесильнее разум и сила,

Чем святое волненье крови.

 

Чем души беззащитная жалость,

Чем порыв без руля и преград...

Быть оставленным – экая малость

Для того, кто спасен и распят.

 

Кто, пропав в неприкаянном небе,

Позабыв золотое жнивье,

Как голодный молитву о хлебе,

Повторяет лишь имя твое.

 

24 августа 1982

166

 

Как вдохну я в каменную душу

Самый малый доразумный стыд,

Я себя бессмысленно разрушу

От твоих нечаянных обид,

 

Не согрею сердце ледяное

Ни свечой, ни солнцем, ни лучом,

Никогда во веки не открою,

Чем я жив и мучаюсь о чем.

 

И не достучусь в твои темницы,

В лабиринтах душных задохнусь,

Как воздушно хлопают ресницы,

Я у них неведенью учусь.

 

Не придешь, не вызвонишь, не встретишь,

Не примчишься, пальцы теребя,

Равнодушье – истина и фетиш –

Ныне и вовеки для тебя.

 

Дослужу, доверю и не брошу,

Доползу до смертных рубежей...

Жизнь мою – спасительную ношу

Для самой себя – недоразбей!

 

26 августа 1982

167

 

Любовь – это только дорога,
И явленный в муке завет,
Что жизни без веры и Бога,
Как жизни без воздуха нет.

И пусть эта вера смертельна,
И ты пропадешь ни за грош,
Не выживешь ты, не бесцельно
Попавший под жертвенный нож.

И главному этому Богу
Послужишь ты платой за то,
Что дальше в бессмертье дорогу
Продолжит прохожий в пальто,

Что женщина ляжет бесстрастно,
И род твой продолжит одна.
Воистину гибель прекрасна,
Коль жизнь нам в замену дана.

И где-то в десятом колене
Твой голос вернется шутя,
Когда сквозь живые колени
Протиснется тело дитя.

 

29 октября 1982

168

 

Когда погибает мальчик –
Дитя и добра и чести,
То женщина где-то в мире
Навек остается одна.

Когда погибает воин,
Становится чуть трусливей,
Становится чуть беззащитней
Отечество и народ.

Когда погибает художник,
Когда погибает слово,
Становится мир немее,
И все же земля жива.

Когда погибает солнце,
Когда погибает идея,
Становится вся планета
Мертвой холодной звездой.

И светит звезда земная
Таким же мирам холодным,
И только жива надежда,
Что солнце снова взойдет.

Что мир повторится снова,
Что снова родится мальчик,
Он воином станет храбрым,
Подарит женщине счастье,
И Слово вернется в мир.

 

25 августа 1982

1983

 

 

 

169

 

Мне кажется, что жизнь уже прошла,
И все, что есть – былого искаженье,
Так, эхо, тень, пустое отраженье,
Без стен и крыши крест и купола.

А я, дурак, прикручен к тем крылам,
Привязан, приторочен, присобачен,
И сам собой порядком одурачен,
Деля, уже со смертью пополам,
Любовь к крылам и нежность к куполам.

Еще рука в усердии тверда,
Еще душа скорбит по совершенству,
По суете, тщете и всеглавенству,
Но жизнь течет лениво, как вода,
Уже туда – неведомо куда.

Огонь полупотухших фонарей,
И свет звезды, летящей одиноко,
Других миров недреманное око
Мне ворожат, но – ямб или хорей –
Не различу при свете фонарей.

Такая музыка вчера еще вела,
Такая музыка вчера еще резвилась,
Но звук погас, и музыка разбилась,
И скрипка отрыдала у стола,
И отзвонили осень купола.

А жить еще так долго на земле,
Звезду искать и горевать о Боге,
Дремать и мерзнуть на чужой дороге,
И руки греть в полуживой золе,
Искать в добре и находить во зле,

И, обретя, бессмысленно терять,
И вновь искать, и находить другое,
И утра свет, и небо голубое,
И этих дней томительная рать –
Зачем течет – уже не понимать...

 

6 января 1983

170

 

Ах, как это и лепо, и просто

Жить с людьми по закону любви,

Понимая, что кожа – береста

И леса эти – братья твои.

 

Эти камни, овраги и кручи

И зерно в колыбели земли,

Эти белые пышные тучи,

Что текут неподвижно вдали.

 

Понимая, что б сколько ни билось

Ненадежное сердце в груди,

Жизнь – такая великая милость,

Что не важно, что там впереди...

 

2 марта 1983

171

 

Дай подышать не велением воли –
Долгом своим и работой своей,
Бегом, тщеславьем, сумятицей боли,
Приторным словом удачливой роли,
Жизнью во имя идей и детей.

Дай подышать этим пьяным угаром,
Запахом мести, удачей стыда,
Чтобы не даром, не даром, не даром,
С этим своим перекрученным даром,
Я появился на землю сюда.

Бешеной плоти разлив не закончен,
Слово чумное не сдохло совсем,
Пусть засупонен, и пусть заколочен,
Точный удар еще страшен и точен,
Пусть я по-вашему равен и нем.

Снова – не песня, а кровь на рубаху,
Снова – не слово, а стон или крик,
Хватит, довольно, мы отдали страху
Дань уваженья, пора и на плаху,
Если ты воин и Бога должник.

 

23 мая 1983

172

 

За третьим криком петуха

Не наступил рассвет,

А только ночь была тиха

И лился лунный свет,

 

За третьим криком стук в окно

Был робок и несмел.

 

- Пора, вставай, пора давно, -

Мне кто-то прохрипел.

 

Пора, вставай, повтор нелеп,

Петух свое пропел,

Над книгой избранных судеб

Твой ангел пролетел.

 

- А как же ночь, луна и мрак,

Ни зги еще вокруг?..

- Решил – иди. Не хочешь – ляг,

И слушай смерти звук.

 

- Куда идти, зачем, ответь,

Какой в движенье толк?..

И тихо так, как медь о медь,

Раздался смех и смолк.

 

Петух пропел. В зените – тьма.

Решаться или нет?

Я, может быть, сошел с ума,

И ночь теперь – рассвет?

 

А может, кочет манит вон –

Попутал сатана.

И справедливо смотрит сон

Родная сторона...

 

А может, я один ослеп,

А день уже кипит,

Открыта книга тех судеб

И ангел мой летит?

 

28 мая 1983

1984

 

 

 

173

 

Продолжается работа,

Не кончается зима,

Облетела позолота,

Не прибавилось ума.

 

Только все же почему-то

Больше света впереди -

Стала медленней минута,

Хоть беги или иди.

 

Стали медленнее сутки,

Еле движутся года,

И меж ними в промежутке

Леты черная вода.

 

Да еще литая лодка,

Тяжела и велика,

Белый кормщик смотрит кротко

Сквозь меня на облака.

 

Что в его улыбке кроткой –

Страсть былая, давний бой?

Для меня он мост короткий

Между жизнью и судьбой.

 

Как он видит все, наверно,

Из своих свинцовых вод.

Жизнь прошла светло и скверно,

А могла – наоборот.

 

Кормчий ждет, года все тише,

Тише, медленней, страшней,

Словно крылья, кружат крыши

Среди улиц и огней.

 

И под тем крылом железным,

Так устало и темно,

Смотрит оком бесполезным

Одинокое окно.

 

11 января 1984

174

Сколько пропущено дней и ночей,
Сколько не тронуто снов и дорог,
Был я ничей и остался ничей,
Был одинок и опять одинок.

Машет ворона сонным крылом,
Снег на свету, свет на окне,
Что я опять все о былом,
Что это жизнь вспомнилась мне.

Завтра душа крикнет: «Лови»,
Бросит в ладонь счастья ключи –
Значит, и ей не хватает любви,
Нежных забот, света свечи.

Я ей в ответ смерти ключи
Тоже в ладонь брошу: «Держи».
Нежности свет, пламя свечи,
Брошу в ладонь с криком: «Держи».

Что за обмен мы совершим,

Вот и конец дней и ночей...
Листья хвои, бывшей ничей,
Бедная тень, медленный дым...

 

18 января 1984

175

 

Судьба выходит на подмостки,
Полупаяц, полуподлец,
Скрипят истерзанные доски,
И трубы смолкли наконец.

Что я скажу тебе и миру,
Что крикну в полурусский зал,
Каким мотивом трону лиру,
Чтоб он собравшихся пронзал.

Чтоб мертвый дух их ожил глухо,
Чтоб отзвук плыл навстречу мне,
Чтоб тихо плакала старуха,
Судьбой убитая вполне.

Чтоб там, в углу, в ряду последнем
Смеялся мальчик горячо,
Моим вечерням и обедням
Подставив душу и плечо.

Ах, только б дали докричаться
До этих стен, до этих душ,
Хотя бы вечер не кончаться
И быть услышанным к тому ж,

А там, пускай стрельнут удачно
Иль ножик бросят прямо в грудь,
И он войдет легко и смачно
И оборвет паяца путь.

Пускай, конечно, так и надо,
Финал другой для нас нелеп,
И сдохнет нежно серенада
В колосья зрелые судеб.

 

21 марта 1984

176

 

Отстает отболевшая кожа,
И коросты ползет чешуя,
Наше время невольно похоже
На печальный исход бытия.

Перед нами застыли дороги,
И одну мы прошли до конца,
Были наги, а стали убоги,
Все во имя и славу Творца.

Как молились мы истово злату,
Как хватали чужое добро,
Отдавая за мелкую плату
Наших душ и речей серебро.

За домишко с железным навесом,
За мошну, что на вид тяжела,
Да за славу, всученную бесом,
За пустые слова и дела.

Позади остается начало
И печальной дороги урок,
Может, было нам этого мало,
И не выйдет из прошлого прок.

Может, снова, добычей гонимы,
Будем по свету рыскать в ночи,
Золотого тельца пилигримы
И надежды святой палачи.

Будем пить под защитой завета,
Под защитой своей правоты,
Чьи-то долгие-долгие лета,
Кровью вымазав медные рты.

Снова жертвы на камень положим
И поднимем тяжелый топор.
Неужели иначе не можем,
Жить, чем жили и мы до сих пор?

Ненавидя, дрожа и лютуя,
Между светом и тьмою кружа,
Пресмыкаясь и следом бунтуя,
И добычу потом сторожа.

Неужели и эта дорога –
Тот же путь от шаманского дна,
До вершины дежурного бога,
Кем болеют народ и страна.

Ненавижу в себе эти страхи
И позывы опять к дележу,
Ненавижу, что, молча, во прахе,
Под копытами смирно лежу.

И летит это странное стадо
Прямо к пропасти, шумно дыша,
Но кому-то ведь, верую, надо,
Чтобы вслед не разбилась душа.
 
Чтобы кто-то нашел это слово,
Оборвавшее бешеный бег,
Безнадежно, темно, бестолково,
Не изрек, не сказал, а изрек.                                                              ?

Мы в ответе за краткие метры
До обрыва, до выступа скал.
Ночь. Луна. Этот топот и ветры.
Запрокинутой морды оскал.

 

28 марта 1984

177

 

Неужели все встречи случайны

И минута удачи – волна,

Чуть коснулся неведомой тайны,

А уже исчезает она.

 

Вот растаяли первые страсти,

Вот уходит любовная боль,

Вот и друг на изломе напасти

Завершает прилежную роль.

 

Вот ребенок встречает сурово,

Вот приятель подчеркнуто сух.

Виновато неточное слово

Или недругом пущенный слух?

 

Оправдаться, наверное, просто,

Все вернуть, что уходит из рук –

Все слова у чугунного моста

И сердец совпадающий стук.

 

Эти споры за чашкою чая

И погони за истиной вслух...

Только буду я так же, встречая,

Как приятель, печален и сух.

 

Мимолетное счастье законно,

А другого не знал человек,

Вот уже, промелькнув исступленно,

Исчезает в минувшее век.

 

Мимолетнее каждая встреча,

Мимолетней печали разлук.

И срываются нежные речи

На любой человеческий звук.

 

29 марта 1984


178

 

Вот на крыло ложится птица,
И тихо падает, скользя.
И ничего с ней не случится,
Хоть падать, кажется, нельзя.

А где-то там, совсем у края
Земли, летящей в пустоте,
Она броском вернется в стаю,
Летящую на высоте.

Игра подобная – забава,
Огонь в крови, избыток сил.
Среди летящих – слева-справа,
Внизу – могил, вверху – светил.

Между рождением и прахом,
Между началом и концом,
Между надеждою и страхом,
Тебе внушаемым Творцом.

Играй, пока достало силы,
Лети, покуда хватит сил,
Те игры веселы и милы
Тому, кто крыл не опалил.

А их, летящих без помарки,
Без выверта и без броска,
Заботят помыслы неярки,
Просты, как смертная тоска.

Дожить до краткой передышки,
Где роща, поле и цветы.
И снова в путь, где молний вспышки
И холод вечный высоты.

 

1 апреля 1984

179

 

Не суйся в этот мир с желанием заботы,
Не думай, не звони, в спасители не лезь,
Отдай, что есть в тебе, безделице работы,
В которой был всегда, и будь вовеки весь,

Смотри, как каждый шаг кривыми зеркалами
Отброшен наугад уродливо и зло,
Как мерзок твой портрет в дежурной этой раме,
С которою тебе столкнуться повезло.

Когда-то Рим стоял и вот уже разрушен,
В Афинах на холмах развалины черны,
Я знаю, кто-то был и к ним неравнодушен,
Но кончилась любовь бессмыслицей войны.

Мы призваны, увы, архангела трубою,
Одним дорога – в рай, другим дорога – в ад...
Не трогай этот мир, он создан не тобою.
Твое добро темно. И сшито наугад.

 

2 апреля 1984

180

 

Когда проходит жизни сон,
И взгляд скользит легко
За здешний мир, за небосклон,
За свет, что высоко.

Когда и боль, и красота
Не видимы душе,
Когда последняя черта
Видна в карандаше,

Когда возложены персты
На грань карандаша,
И прежний голос высоты
Не слушает душа,

Тогда откуда-то извне,
Вне логик и ума,
Приходит женщина ко мне
По имени Зима.

В ней столько жара и огня,
И бешенства и вьюг,
Что мне уже не до меня,
А лишь до губ и рук.

И крутит жизнь мою метель,
Дорога не видна.
И пью, давясь, горячий хмель,
Без устали, до дна.

 

2 сентября 1984

181

 

Две пары в углу танцевали,

Две музыки плыли во сне,

Как будто нечаянно в зале

Приснилось минувшее мне.

 

Ах, первая пара, конечно,

На грани семнадцати зим,

Смотрите, как мы безутешно

В грядущее молча скользим,

 

Как мы не противимся роли

Стареющей этой четы,

Не ведая страха и боли

До самой последней черты...

 

Как кружатся медленно пары

Надежды со смертью самой,

Под рокот старинной гитары,

Гобоя напев молодой.

 

И я наблюдаю несмело,

Кто выберет нынче меня.

А солнце осеннее село...

А в зале не будет огня...

 

3 сентября 1984,

Прага

182

 

Карлов мост молчит в ночи,
Спит вода у ног.
В облаках плывет свечи
Тусклый огонек.

Что ты смотришь в эту даль,
Сквозь слезу светло,
На плечах струится шаль,
А в руках весло.

Сонный лебедь за кормой,
Медленно плывет.
Чей-то шепот: «Милый мой» –
Над туманом вод.

Ах, какая тишина,
И сквозь белый дым,
Вся вселенная до дна
Видима двоим.

 

12 сентября 1984

183

 

Никогда эмигрантом не стану

И чужих берегов не коснусь.

Не к лицу и не к чести Ивану

Оставлять постаревшую Русь.

 

Эти веси, и воды, и версты,

И пустых деревень неуют,

Где погосты, погосты, погосты,

Где старухи и сеют, и жнут,

 

Где мелеют озера и реки,

Вырубают леса и сады,

Где хватало и хватит вовеки

Милосердья, вины и беды.

 

- Что ты можешь, убогая кроха,

Что спасешь от воров и чинов?

- Ничего не могу я, эпоха,

И ответ мой, конечно, не нов.

 

Но пока еще движутся ноги,

И пока не устала душа,

Я с тобой побреду по дороге,

Не великое дело верша.

 

Жить, надеясь, и есть, что попало,

И служить этой странной стране,

Что, конечно, смертельно устала,

Но другие устали вдвойне.

 

Пусть умру я средь мхов и полыни

И останусь лежать на юру.

"Не рыдай мене, мати, о сыне..." –

Если я на чужбине умру.

 

19 сентября 1984

184

 

Ты помнишь яблоневый сад,

И пруд, и тишину,

И недалеко Вышеград,

Вонзенный в вышину?

 

Ты помнишь медленный полет

Не птицы, а листа,

И круто выгнутый пролет

Старинного моста?

 

Ты помнишь лебедя крыло,

Плывущего к тебе,

И все, что жестом помогло

Свершившейся судьбе?

 

Трамвайных улиц тишину

Ты помнишь ли, скажи?

И те, открывшие страну,

Пустые этажи?

 

И монастырь с большим крестом

И дерева кору?

Я буду помнить день за днем,

Покуда не умру.

 

Но больше всех примет и дат

Останется со мной –

Твой к окружавшим мертвый взгляд,

И лишь ко мне – живой.

 

20 сентября 1984

185

 

Еще душа скрипит, и сердце тихо бьется,

Еще идут легко полночные часы,

Еще искать и ждать не терпится, неймется,

Колеблются еще нездешние весы.

 

Но это только тень того, что ране было,

Но то уже не звук, а отзвук в тишине,

И что палило мозг, торжественно остыло,

Хоть осень на дворе – зима в моем окне.

 

Но то, что с виду снег, на самом деле – пена,

Невидим водопад, но видима она,

Явилась в нужный час, явилась перемена,

И солнцем стала вдруг ущербная луна,

 

Горит внутри себя само преображенье,

И мягкий лист зима в хрустальный превратит,

И вот уже судьба, вчерашней в продолженье,

Внутри самой себя и светит, и горит.

 

И мимо – ваша желчь, и равнодушье – мимо,

И мимо ваша пыль казенного добра,

О как прекрасно жить уже неуловимо,

Для острия ножа и кончика пера!

 

Я здесь еще таюсь, а там – уже на воле,

Я здесь еще устал, а там – уже лечу,

Я здесь посеял лес, а там – восходит поле,

И то, что было в труд – сегодня по плечу.

 

Лети в окошко снег – ровняй листы и травы,

Деревья и сады, и трубы в вышине,

Далеко позади остались переправы,

Доставшиеся вдруг, доставшиеся мне.

 

Легко ступать внутри, и подниматься где-то,

Легко смеяться вслух и плакать в небесах,

Легко встречать внутри истраченное лето,

Свой голос различать в забытых голосах.

 

О чем еще мечтать, к чему еще стремиться,

Когда легко листы кружатся на ветру,

Мне целый век пришлось минувшему молиться –

Грядущему молюсь, покуда не умру.

 

16 октября 1984

186

 
            В. Скуратовскому

 

Опять на могилу с цветами иду.

Давно это было, в кровавом году.

Трава на кургане, два темных креста,

В белесом тумане родные места.

 

Можайское море, у самой волны

Закончены споры гражданской войны...

Над прахом солдата о смерти забудь.

На Шипке когда-то он начал свой путь.

 

И, верен присяге, седой генерал

В можайском овраге, зарубленный, пал.

И белая рота за ним полегла.

Пропала пехота. Такие дела.

 

Жена схоронила. Земля приняла.

И стынет могила у края села...

Ах, белая пуля и юный задор,

В далеком июле три пули в упор.

 

И нет комиссара, лишь ветры поют.

Огромного шара бессмертен уют.

Как стало бескрыло. Пора умирать.

И сына зарыла усталая мать.

 

Трава на кургане. Два темных креста.

В белесом тумане родные места.

Давно это было, поникли кресты.

Зачем на могилы ношу я цветы?

 

Заросшие плиты. Минувшего след.

Здесь в землю зарыты мой прадед и дед.

 

14 ноября 1984

187

 

Ветры кружатся над Прагой,
Носят бережно слова,
Что с нерусскою отвагой
Говорила ты едва.

Полуплача, полурада,
Полунежно, полузло,
Среди рая или ада,
Где нам выжить повезло.

Птицы, вспыхивая, гасли,
Пропадали ни за грош,
Было то – вчера, сейчас ли,
Никогда не разберешь.

Та рука в душе дрожала,
Сердце гладила, дрожа,
Все зажатое разжала
Тонким кончиком ножа.

И сочится тонко влага
Алой жизни с лезвия,
Боль моя, моя отвага,
Жизнь и бережность моя.

Держат дерево ладони
Между небом и водой,
Ты стоишь в полупоклоне
Бесконечно молодой.

А над нами бродят луны
В виде сомкнутых колец,
И у ног лежит чугунный
Черный свадебный венец.

 

16 ноября 1984

188

 

Отсыхают листья понемногу
И ложатся ветру на крыло,
И меня в далекую дорогу
Нынче собираться повело.

Что возьму – не много и не мало,
Память до последнего листа,
Не забуду душу, что устала,
Клен в саду и липу у моста.

Не забуду школьные тетради,
Где слова глупы и горячи,
Не корысти, а устава ради –

И ларец, и белые ключи.

В том ларце – ни пыли, ни предмета,
Только бархат синий, а на нем –
Наше незаконченное лето
Да речной бескрайний окоем.

Где кружат не чайки и не птицы –
Наши молодые голоса,
Где любовь забытая хранится,
Да цветы, да утро, да роса.

Вот и все, чем время одарило,
Вот и все, чем в жизни награжден.
Лист летит по ветру не бескрыло,
С вечностью и тленом сопряжен.

 

19 ноября 1984

189

 

Эти строчки – ступайте через границы,
Встаньте тихо на ее пути,
Да не забудьте ей поклониться,
Когда любимая будет идти.

Да не забудьте сказать ей нежно,
Когда коснется рукой листа,
Что наше счастье – небезнадежно,
Покуда наша душа чиста.

Покуда ждем мы друг друга рьяно,
И наши строки летят во тьме,
Ах, как на сердце светло и пьяно,
Какая смута в моем уме.

Прошу вас, строки, шепните милой,
Я все, что станет, зову судьбой,
С такой дурацкой и русской силой,
С какой рискуют в бою собой.

Пусть вас погладит она рукою,
Пусть поцелует, увидев, вас –
Простые строки с моей тоскою,
Следы надежды в полночный час.

Ах, эти руки, сухая кожа.
Ах, эти пальцы, касанье вскользь.
За что мой славный, великий Боже,
Полмига – вместе. Полжизни – врозь.

 

27 ноября 1984

190

 

Осенней жизнью медленно дыши
И пей до дна надколотую чашу,
В бреду ума и ясности души
Прощальный час я нежностью украшу.

Не той – шальной и пьяной, не святой,
А той, живой, и медленной, и тихой,
Скользящей за предельной высотой
Звездой падучей, яркою шутихой.

Все позабыв, у краешка стола
Колдуй, лепи и выводи узоры,
Нам жизнь уже и тесна, и мала,
Так начинай невидимые сборы.

Не ближний путь, и много не возьмешь,
Добро и зло дели уже надежно,
Возьми любовь, но ненависть не трожь –
С ней можно жить, но вечно невозможно.

Тепло свое последнее раздай,
Зачем оно холодному покою,
Где не плывут ни Волга, ни Валдай,
И дна морского не достать рукою.

От каждой капли губ не отрывай,
От каждой капли вод и каждой капли суши.
Тяжелых век на мир не открывай,
Чтоб круг святой хранил живые души.

 

10 декабря 1984

191

ПАМЯТИ В.Б. ШКЛОВСКОГО

 

Подставив левое плечо,

Я Шкловского несу,

Но будет позже горячо

От ноши той в лесу.

 

Я две гвоздики положу

У свежего холма,

И черный узел завяжу,

Чтоб не сойти с ума.

 

Кому же он в прощальный час

Сказал: «Убей меня»?

И не закрыл тяжелых глаз

Как раз в зените дня.

 

Узнать ответ не суждено,

Беда невелика,

Мое прощальное вино –

Вода из родника.

 

Мои прощальные слова

Не слышит здесь никто,

Без шапки мерзнет голова,

И холодит пальто.

 

И, в воротник упрятав нос,

Замерзший пономарь,

Читаю здесь среди берез

Чужой судьбы словарь.

 

И понимаю, наконец.

Под белый вой и свист,

Что Бог – создатель и творец,

А дьявол – полемист.

 

11 декабря 1984

1985

 

 

 

192

 

Когда ты не один, и некуда спешить,

И ждать чего-то там, за первым поворотом,

Зачем корежить ум? Загадки не решить

Ни музыкой, мой друг, ни выстрелом, ни потом.

 

Зачем ее решать, когда дрожит рука,

Когда палима плоть и жестом и рассудком?

Когда текут часы, как долгие века,

Над этим голубым и желтым промежутком.

 

Когда идут снега, а травы зелены,

Когда убита в лет раскрашенная птица,

А выстрел и ружье не ведают вины,

И равнодушен глаз, и равнодушны лица.

 

Когда ватага лет уже срывалась вскачь,

А вожжи режут кость и сердце на исходе,

Когда поднял топор наточенный палач,

Хотя закон молчит, а жертва на свободе.

 

Когда ты видишь ход истории в упор –

По срубленной главе и по чумной карьере,

Когда несправедлив и божий приговор –

Для всех несправедлив равно, по крайней мере.

 

Чем вылечить себя от этих передряг,

От ужаса смертей, крадущихся из мрака?

Когда в любой земле ты – странник и варяг,

Когда в самом тебе потеряна Итака?

 

Чужая речь вокруг, хоть русские слова,

Но сердцу тяжелы разрушенные слоги.

Неужто впрямь любовь, одна любовь права,

А мы – ее рабы – и нелюди, и боги.

 

11 января 1985

193

 

Я жду от этих лет забот и перемен,
Несуетность возни за хлеб и тишину,
О, как приятен дат нерукотворный плен
И путь вослед тебе в нездешнюю страну.

Я жду от этих лет пространства и прыжка,
Что времени равны – халдеи говорят.
Обидели вчера, обида не тяжка,
Но это чересчур – который день подряд.

А что я потерял, когда я не нашел?
А что я сохранил, когда не подарил?
Белеет серебро, лежит в снегу орел,
Который был двуглав, хотя и не парил.

Сусеки – дунь да плюнь, и плесень по углам,
В душе едва жива надежда на исход.
Все остальное так – пустопорожний хлам,
Еще, чуть не забыл, – про наш минувший год.

Я слышу, как болит твоя под кожей плоть,
И как могу, лечу который год подряд.
И мне дано, увы, недуг тот побороть,
А лучше – одолеть, как люди говорят.

Любимая, не спи, когда я снегопад
Пытаюсь одолеть заклятьем и теплом.
Да будет жив твой мир, да будет жив твой сад,
Да будет жив твой сад и твой далекий дом.

Вот на небе луна прорезалась на миг.
Я жду от этих лет забот и перемен.
И светел сквозь снега чуть различимый лик –
Моей свободы час и мой грядущий плен.

 

16 января 1985

194

 

Свиток жизни так печален,
Так легко его крыло.
Словно молот наковален,
Бьется сердце тяжело.

Длится ночь, протяжно длится,
Тонок голос снегиря,
Недочитана страница,
А уже читалась зря.

Что за магия запрета,
Отчего такой испуг.
Отчего мелькнуло лето
Средь снегов и ночи вдруг.

Бог японский точит лясы.
Кресло старое скрипит.
У заснеженной террасы
Нежилой и белый вид.

И скользит, тепло и свято,
Снег из нашей высоты,
Где крылато и распято,
Где не мы, но я – как ты.

 

17 января 1985

195

 

Как гибок этот звук и как протяжно пенье,

Летящей над землей взметнувшейся руки,

Пробил верховный час и послано знаменье

И жизни в этот миг и смерти – вопреки.

 

Пускай кружится снег, и ластится пороша,

Так музыкален взмах и совершенен жест,

Уже не тяжела немыслимая ноша

Природы, и судьбы, и даже отчих мест.

 

Лети на этот снег, кружись под эти звуки,

В изломанных лучах вершится торжество.

О, как парят легко раскинутые руки,

Как будто в этот мир явилось божество.

 

Двенадцатых небес широкое пространство,

Еще над ними – высь и нежности волна.

Я дать тебе могу всего лишь постоянство,

Принять и не принять которое – вольна.

 

Как нежен кожи свет, и как крылато время,

Как совершенен жест, и полон смысла вздох.

Конечно, нас сильней забот житейских бремя,

Но если мы умрем, то что такое Бог?

 

18 января 1985

196

 

Сквозь царства, судьбы и века,
Сквозь горы, лес и дол,
Течет, течет времен река
По имени глагол.

Течет река, бежит волна,
Невидима для глаз,
Вот на пути ее страна
Меж двух погибших рас.

И там, где бег крутой волны –
Война, величье, плен,
Богам убившие равны,
И раб встает с колен.

Цари на жертвенном огне
Кончают путь земной,
И войско их по их вине
Становятся золой.

А жены их в чужих краях
Рожают тех царей,
Что, век спустя, наводят страх
На племя матерей.

И дальше в путь течет река,
Пастух пророком стал,
Его швырнет за облака
Толпы девятый вал.

И тыщи лет мильоны слуг
Усердствуют рабу.
Тому, кто вел соху и плуг,
А выпахал – судьбу.

И где-то там, на дне морском,
Лежит гонец небес,
Завален камнем и песком,
Чтоб больше не воскрес.

И только знает он один
Маршруты всех времен,
Под толщею тяжелых льдин
Колышет время трон.

И рыбы узкие плывут
И пучат сонный глаз,
На то, как тускло светит тут
Немеркнущий алмаз.

Скрижалей каменных развал
Окутал вечный мрак,
И сторожит его Ваал
От наших передряг.

И рядом спит шумер, монгол,
Завету вопреки.
И правит нами их глагол
И руслом той реки.

 

22 января 1985

197

 

Звено добра негромкого начну,

Звено навета выброшу из цепи,

Прощу друзьям и новую вину,

Как конь прощает бесконечность степи.

 

Вершится суд неправедный в душе,

И судят нас, за дело и не дело,

По всем законам вечного клише,

Которыми судимо только тело.

 

Ты подошла, в глазах твоих клеймо,

Какая мелочь – истина и право...

Вот две свечи, два зеркала в трюмо –

Кривое – слева, и кривое – справа.

 

О, как мы в глубину искажены!

О, как уходят в глубь они, мельчая!

И там внутри, где свечи зажжены,

Стоит стакан невыпитого чая.

 

И там, на дне, мерцание звезды

Да волосы неведомого мрака,

Усталых рук размытые следы

В созвездьи пса или созвездьи рака.

 

Размытых глаз тяжелая печаль,

Размытых губ кривая вереница,

И эта даль, такая в душу даль,

Что там Сибирь, и даже заграница!

 

Я, может быть, вернусь в грядущий век,

Куда еще ведет меня дорога...

На дне зеркал мерцает человек,

Искавший путь, а встретивший лишь Бога.

 

23 января 1985

198

 

                          А. Латыниной

 

Ложится на землю пороша,

А лес и неприбран, и тих,

Какая веселая ноша –

Печальная жизнь на двоих.

 

Мы лыжи поставим у ели,

Костер запалим неспеша,

Пока нас не видят метели,

Пускай отдыхает душа.

 

Как снег растворяется в кружке,

И пар над водою багров,

Хоть нет поддувала и вьюшки,

Достаточно веток и дров.

 

Сочится румяное мясо,

И влага ладони пьяна,

Не хватит ни жизни, ни часа,

Чтоб выпить все это до дна.

 

Чтобы выпить бездонные губы

И тут же уснуть на снегу,

Где елей широкие трубы

Поют на крутом берегу,

 

А рядом березы застыли,

Огонь копошится в золе.

Как странно, что жили и были

Мы все же на этой земле.

 

24 января 1985

199

 

Черный ворон, надо мною не кружи,
Ворожи, ворожея, ворожи.

Защити меня от бед, ворожея,
От навета, от хулы вражея.

Птица бедная, бескрылая, Мугай,
Все несчастья мои оком распугай.

Все заботы, все желанья, все дела
Не оставь без неусталого крыла.

Ворожи, ворожея, ворожи,
Чтоб от недуга мне спрятаться во ржи,

Чтобы тот, кому я душу открывал,
Не оставил, не ушел, не предал.

Чтобы каждому по яви да по сну,
Где прощают ему главную вину.

А умру, об этом долго не тужи...
Ворожи, ворожея, ворожи.

 

6 февраля 1985

200

 

                       Тане Крошилиной

 

Не звени над рекою, коса,

Не пугай меня звоном своим,

Я – трава, а на листьях роса,

И туман надо мною, как дым.

 

Кто там точит в тумане металл,

Кто поет про примятую рожь,

Кто там слово в дали прошептал,

А о чем прошептал – не поймешь,

Только бросило бедного в дрожь.

 

Что ты выдумал – это река

По камням торопливо звенит,

Да далекая птичья тоска,

Подымается в самый зенит.

 

То влюбленные стонут во ржи,

То далеко петух прокричал,

Не дрожи ты, душа, не дрожи

И не слушай металл о металл...

 

Никому эту жизнь не отдам,

Я не роздал долги, да и срок не истек,

Я еще не гулял по домам-теремам

И не трогал заветный замок.

 

Еще ключ не скрипел тяжело,

Еще ты не встречала меня,

А уже натрудилось крыло,

А в душе – уже меньше огня.

 

Сколько длиться последней ночи,

Сколько выпадет нового дня?..

Так надежнее косу точи,

Чтоб металлом не мучить меня.

 

7 февраля 1985

201

 

И ночь, и зима, и на небе не видно луны,

И метель подвывает, как загнанный зверь,

Впереди километры моей занесенной снегами страны,

Позади за спиной заколочены наглухо окна и дверь.

 

Ну куда я бреду, что я здесь потерял,

Почему мне туда, где и верят, и ждут,

Одинокий трамвай, и удары металл о металл,

Словно он возвещает, что близок божественный суд.

 

Под ногами лежат – тротуар? Колея?

Где машина пройдет? Где промчится трамвай?

Как опасна отныне дорога моя,

Раз я выбрал метель, а не дом или рай.

 

Снова трель за спиной, я успел отскочить,

Но опять занесло впереди колею,

Чем мне душу лечить, чем мне страх мой лечить,

Чем лечить мне усталую совесть мою?

 

Кто мне эту пуховую шаль расстелил,

Кто пустил за спиной одинокий трамвай?

О, как мало пути, о, как много надежды и сил,

Как широк и велик этот снежный полуночный край.

 

Ни звезды, ни огня, только гулкая трель,

Только гулко шаги в переулке звучат.

Ни огня, ни звезды. Подвывает метель.

Да часы на руке равнодушно и тихо стучат.

 

8 февраля 1985

202

 

Нагадали, нападали,
Накрутили снега,
Может, надо – но надо ли
Мне осилить врага?

Выйти в поле железное,
В эту медную рожь,
И над самою бездною
Напороться на нож.

Или жизнь осторожную
У другого отнять,
Чтобы звали безбожною
Народившую мать.

Или выстроить весело
Не дома – терема,
Чтобы ты занавесила
Эти окна сама.

Чтобы руки раскинула
Наяву, как во сне,
Чтобы прошлое минуло,
Но очнулось во мне.

Чтобы плыли и падали
Эти слезы из глаз,
Может надо, но надо ли
В этот утренний час?

 

9 февраля 1985

203

 

Заморочен зимой и погодой,
Суетою вокруг и внутри,
Я болею усталой свободой,
Как болеют цингой лопари,

Что мне эта дыра и печали,
Что машины движение встречь,
Я уже понимаю едва ли
И свою непутевую речь.

Что мне люди, их злоба и ласка,
И дрожание пальцев и век,
По каменьям везет нас коляска
Под названьем чудовищный век.

Этот космос с гореньем запала,
И провинция жалких Европ,
Как душа безнадежно устала
Ожидать этот новый потоп.

А вокруг, в разрушительной спешке,
Расстаются и спят на бегу,
Под присмотром опеки и слежки
На своем и чужом берегу.

Что же мне остается на свете,
Как не эта болезнь, как чума –
Быть свободным, как пули и плети
В цепких пальцах, сошедших с ума.

 

13 февраля 1985

204

 

Ничего мне не надо от Бога,

Ничего мне не надо от века,

Только счастья земного – немного

Да родного душе человека,

 

Что ты выдумал – в этой разрухе,

В этом близком аду и содоме.

Где усталые мысли – старухи

Доживают в разрушенном доме.

 

Чем ты можешь, безумный, за это

Заплатить мудрецу и пророку –

Невелик капитал у поэта,

Да и мало в нем толку и проку.

 

Два стишка на возвышенной ноте,

Две слезы по убитым и павшим,

Две молитвы – любви и работе,

Всем желавшим и ныне уставшим,

 

А еще – бесконечной печали,

Одиночества тихие звуки,

Ты расплатишься этим едва ли

За родные и добрые руки.

 

За крупицу земного уюта,

За надежду, что это по праву,

За дорогу, свернувшую круто,

Может – в гибель, а может – во славу,

 

Ну, а может – в такое болото,

Что не выдрать ни душу, ни ноги,

Где топили, и топят кого-то

И событья, и люди, и боги.

 

И ничто не спасет от развязки,

И к кому апеллировать, боже, –

Бесконечная линия ряски

Изумрудно-коричневой кожи.

 

13 февраля 1985

205

 

Вода пролита на ковер,

Стакан остался цел.

И тонкий свет из плотных штор

Дышал и голубел.

 

И тени жили на стене,

Крылами шевеля.

И медленно плыла в окне

Далекая земля.

 

Сметали ветры с крыльев снег,

И падал он, шурша,

И медлила закончить бег

Бессонная душа.

 

И были так на вид легки

И свет, и та земля

И две простертые руки

На снежные поля.

 

15 февраля 1985

206

 

Испанская песня

 

Испанец Родриго пришел к своей милой впервые,

И плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

 

Испанец Родриго сказал, что она для него как мадонна,

И тронул ей руки, и тронул ей губы, конечно, влюбленно.

 

Она же любила кого-то, но точно кого, к сожаленью, не знала

И с этим испанцем судьбу свою тотчас руками связала.

 

И годы прошли – десять лет они жили прекрасно,

И ей показалось однажды, что жили, конечно, напрасно.

 

Когда этот кто-то пришел к своей милой впервые,

То плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

 

И тронул ей губы и руки, сказал, что она для него, как святая,

И долго она горевала, по небу устало летая,

 

Что где-то на острове чудном живет ее главный избранник,

Гуляка, безбожник, на острове чудном и странник.

 

И ждет не дождется, и ждет не дождется, теперь уже точно,

И любит ее, и лелеет, и молится милой заочно.

 

И тихо она повернула, по небу устало летая,

И кто-то вослед ей сказал еле слышно: "Родная..."

 

Она же давно торопилась, спешила, летела,

И тело ее облаками вверху голубело.

 

И плакал безбожник, и видел высоко впервые,

Какие вверху облака, как она, голубые.

 

Сперва облака, но потом уже тучи, конечно,

И дождик над островом падал и лил неутешно,

 

И остров он смыл, и, конечно, безбожника тоже,

Потери на этой земле бесконечные множа.

 

И плакал Родриго, и "кто-то" уже не впервые...

И плыли и мимо и дальше, все дальше, конечно,

                                                                    вверху облака голубые.

 

16 февраля 1985

207

 

Белые аисты танцевали,

По лунной стерне ступая,

Как будто в огромном зале,

Безлюдном от края до края.

 

Как все уходили печали,

И страхи все отступали,

И ты позабудешь едва ли,

И я позабуду едва ли.

 

Когда танцевали птицы,

И сено едва шуршало,

И было мне нечем молиться,

И чем мне молиться стало.

 

Те аисты плавно плыли,

В лунной серебряной дали,

Тогда мы еще не были,

И оба не быть перестали.

 

17 февраля 1985

208

 

                         В. Маканину

Все происходит всегда –

И в этом бессмертья разгадка.

И светится тускло слюда,

Вершины эпохи упадка.

 

И досуха выжат лимон,

Тарелка бела, как равнина.

И крик затихает ворон,

Другая судьбы половина.

 

Мне хочется руки убрать,

Но клавиши так одиноки.

Я буду чуть слышно играть

В мои отведенные сроки.

 

Придумывать все неспеша –

Начало. Вершину. Развязку.

Пусть носит подольше душа

Свою осторожную маску.

 

Пусть лава подольше кипит

И взрывы готовит, и вздохи.

Какой незначительный вид

У гибельной этой эпохи,

 

Где все происходит всегда,

Где снег и цветенье в июле.

Где нету от судеб следа,

Как в толстой фанере – от пули.

 

Я памятью по уши сыт.

В любой неслучайной тетради.

Легендой становится быт –

В Апрелевке и Цареграде.

 

17 февраля 1985

209

 

Где-то помнят Трояна и Сима,

Где-то плачут о бедной Марине,

На развалинах древнего Рима

Или в нынешней древней Мессине.

 

Почему же мы так безымянны,

Безголосы, неслышимы стали,

Погорят и погаснут экраны,

Как погасли кресты и медали.

 

Почему же, законы наруша,

Мы стремимся подпольно в предтечи,

Ведь забыли и небо, и суша

Даже божьи заветы и речи.

 

Ведь забыли и люди, и страны

Все, что с нами и сталось, и было,

Лишь в надежде они неустанны,

Чтобы солнце вверху не остыло,

 

Что подвешено кем-то, когда-то,

Чтоб светить и лжецу, и пророку,

И гниющему в поле солдату,

Равно – западу или востоку.

 

Равно – северу, миру и югу,

Равно – бьющему, равно – распяту,

И кружиться по точному кругу

И летящему, и не крылату.

 

Где мне место в великой картине

Безымянного мрака и света,

В этой нынешней древней Мессине,

Что для памяти мера и мета.

 

Что я, боже, для белого снега,

Для истории гибельной скачки,

Что мне, боже, звезда твоя Вега,

Что я Веге – холодной гордячке.

 

Да, конечно, я связан рожденьем

С этим снегом и тем небосводом

Так же явно, как связан движеньем

Со своим терпеливым народом.

 

Ну, а значит – и с этим Трояном,

Начинавшим с груди и удара,

И с газетой и белым экраном

Безымянного в космосе шара.

 

27 февраля 1985

210

 

Зависим от жеста и вздоха,
Зависим – хоть это не ново.
И что там века и эпоха –
Зависим от каждого слова.

Вы видели: слезы собаки,
Побитой ни за что, напрасно,
Как звезды сияют во мраке,
Сияют на морде ужасно.

Такие же капельки влаги –
Собачьи такие же крохи –
Так часто текут по бумаге –
Сегодняшней коже эпохи.

Мы, видимо, слишком грешили,
Сиротством отмечены люто,
И пусть нас недосокрушили,
И слаб был в успехе Малюта,

И не было Флавия, кстати,
Средь братьев во время потопа,
Когда оловянные рати
На нас посылала Европа.

Мы слишком испуганы веком,
И рабство в нас по уши вбито.
Нетрудно не быть человеком –
Обратное прочно забыто.

Боятся собаки удара,
И жесты – причина испуга,
И выше не ведают дара,
Чем видеть в ударившем друга.

Но сердце – оно не подвластно
Рассудку и разуму тоже.
Как движутся слезы ужасно
По этой стареющей коже!

И время, конечно, сурово,
И люди безжалостны, Боже,
Как катится медленно слово
По глянцевой выделки коже,

Вот кто-то позвал меня грустно,
Кому-то опять не отвечу.
Ни слова – ни тайно, ни устно
Не выдохну больше навстречу.

Зависим, испуган, невечен,
Живой и уже умираю,
Быть может, еще человечен,
Но точно ли это – не знаю.

 

1 марта 1985

211

 

Давно ли вода лепетала,
И липа пугливо цвела,
А нынче и липа устала,
И речка тонка и бела.

А где же эпоха расцвета,
Период тепла и плода,
Где щедрая линия лета
Над кромкой ночного пруда?

И зори, и травы, и росы,
И теплая кожа коры?
Отложены даже вопросы
До этой осенней поры.

Кто вынул из времени года –
Вершину, расцвет, результат?
Авось пригодится свобода
В подсчете верховных утрат.

Конечно, векам ли утрата
Десятки исчезнувших лет,
Однако полвека на брата –
Страшнейшая, может, из бед.

Я помню осенние вздохи,
Я вижу осеннюю хмарь –
Ровесник пропавшей эпохи,
Ее безымянный звонарь.

Конечно, природа хлопочет
И штопает лихо дыру.
Эпоху приветствует кочет
Другую, трубя поутру.

А мы, старики-малолетки,
Лишенные памятных дат,
В зашторенной времени клетке
Бессильны, как пленный солдат.

Мы памятью прошлою дышим,
Питаемся падалью лет.
Да редко нечаянно слышим,
Не к нам обращенный ответ.

Творцы непришедшего лета,
Бойцы несвершенных атак.
Небывшего времени мета,
Живой и невидимый знак.

 

29 апреля 1985

212

 

Мне тебя не хватает немного,
В ожидании годы прошли,
Не одна износилась дорога
И исчезла в грязи и пыли.

Не одно перепахано поле,
Заросло до краев лебедой,
Спеленала невольная воля
Нас одною и розной бедой.

Каждый занят единственным бытом,
Выживания вечным трудом,
И склоняемся мы над корытом,
Где Гоморра стоит и Содом.

Мирно чавкают рядом соседи,
Слышен музыки сытый напев.
Мы не встретимся здесь на обеде,
В разных странах попив и поев.

Только вытрем салфеткою губы
И задремлем устало на час,
Не разбудят архангела трубы,
Не поднимут, наверное, нас.

Мы проспим и пришествие Бога,
Мы проспим и войну и разлив,
Зарастет лебедою дорога
И зачахнет знакомый мотив –

Шума дерева, звука тумана,
Цвета воздуха, запаха трав,
Там, где панна, любившая пана,
Выполняла бессмертный устав.

Неужели осталось корыто,
Да еще не спеша – дремота,
Неужели надежно забито
Все пространство небесного рта.

Неужели уместны в Содоме
Наши сонные души давно,
И уже занавешено в доме
Серой пылью большое окно.

Неужели душонка истлела,
Замер крик на тяжелых губах,
Две судьбы, две надежды, два тела
Превращаются медленно в прах.

Ах, как птицы щебечут над нами,
Мелок звук надоедливых ос.
И в Гоморре скрипит сапогами
По Литейному медленно нос.

 

9 мая 1985

213

 

Ну что же ты – ни звука и ни слова,

Ни возгласа, ни крика, ни звонка,

Я думал, что крепка моя основа

И для ножа и даже для курка.

 

Все выносил за годы без натуги,

Надеждой, как гранитом, защищен,

Слова мягки, шаги еще упруги,

За все грехи и помыслы прощен.

 

Ну как же так – нашел и не имею,

Ну как же так – пришел и опоздал,

Еще кричу, но я уже немею,

Слова добры, а в голосе – металл.

 

Идет процесс утраты и корысти,

Преображенья дерева в дрова,

Маляр с бельмом берет в ладони кисти

По всем законам древним естества.

 

Ведь все, увы, кончается когда-то,

Идет процесс преображенья нас.

Стоял Арбат, и нет уже Арбата,

Разрушен Рим, и свет его угас.

 

Шумел Содом, базары гомонили,

Пел карнавал на тысячи ладов,

О, сколько их – под лавою и в иле –

Народов, и судеб, и городов.

 

Поторопись – кроваво наше время,

Поторопись – колеблется гранит.

Все тяжелей бессмысленности бремя,

Что столько лет от гибели хранит.

 

Не промолчи – пока еще я слышу.

Не опоздай, пока еще я жду...

Как ждал внизу, так буду ждать и выше

Где Бог пошлет – в раю или в аду.

 

13 мая 1985

214

 

                                  Н.Перовой

 

Мы прожили много на свете
И все же, увы, далеки
От истины, главной как дети,
Как звезды от кожи руки.

Так что же – отчаемся дружно,
Смиреньем отметим года?
Кому наше чаянье нужно
За краем людского суда?

И судьбы былые опали,
Дела и слова отцвели,
Уже отзвенели медали,
Истлели во чреве земли.

А мы еще даже не жили,
Неслышимы в этой стране,
Где предки поживой служили
Могиле, червям и войне.

Так что же – по этому следу,
Так что же – за ними вослед?
Но я ни за что не поеду,
Хоть выдан бесплатный билет.

Останусь надолго, надолго,
Средь этой живой кутерьмы,
Где в сердце толкается Волга
Наружу ко свету из тьмы.

Где что-то осталось от Бога,
Где что-то нетленно вполне.
Надежда. Забота. Дорога.
И все, что бессмертно во мне.

 

20 июля 1985

215

 

Жена безнадежно хлопочет,

И дочь на машинке стучит.

Зажаренный к ужину кочет

От южной приправы горчит.

 

Какие суровые лица!

Обида на каждом челе.

Неужто же не измениться,

Однажды хотя бы земле?

 

Законы ее устарели,

И свитки распадом больны.

По-прежнему только метели

Да ветры на свете вольны.

 

А мы, по завету пещеры,

Охоты, войны и судьбы,

Являем собою примеры,

Как множатся в мире рабы.

 

Чирикает нож по тарелке,

И мысли срываются вдруг

По кругу, со скоростью белки,

Чтоб мир изменился вокруг.

 

И стали мы все без разбора

Свободны и духом сильны,

Чтоб не было больше раздора,

И ужаса тайной войны.

 

Какая смешная затея!

Закон независим и стар.

И в нас, не спеша, каменея,

Проявится гибельный дар.

 

Смиряясь, бунтуя, сгорая,

Молчим одиноко втроем,

Заложники дряхлого рая,

В который, надеюсь, умрем.

 

28 октября 1985

216

 

На кладбище дятел стучит по коре
Сперва в январе, а потом в декабре.

Родится листва, умирает листва,
И все по законам дурным естества.

А я не хочу умирать, хлопочу
И тайной надеждою душу лечу.

Что где-то возможен единственный свет,
Где смерть не живет, и бессмертия нет.

Где травы не вянут, не жухнет листва,
И все по законам иным естества.

И ветер, и снег вперемешку с жарой,
Вечерней порой и иною порой.

Где дятел вот так же стучит по коре
Всегда в январе и всегда в декабре.

 

29 октября 1985

217

 

Грех говорить, но не хочется жить,
Нищим ходить и на почте служить.

В юности было легко не иметь
То, что потом начинает звенеть

В бронзе, кармане, курсисткой больной,
Целой страной и цыганской струной.

В зрелые годы мириться легко,
Что не всегда на столе молоко.

Тонкие книжки калеченых строк,
Рыночный, бедный, сиротский итог.

Ну, а теперь, когда скрипнула дверь
Первых утрат и великих потерь?

Что же, когда собираться пора?
Снова нора, или вон со двора?

Снова сначала, по ложке, шажком?
Снова молчком, да тишком, шепотком?

Снова, дурак! И пока не умрешь –
Если ты чашу с водою несешь.

Чашу? В пустыне? Один? По песку?
Чашу! Один! Повезло дураку.

Где-то за тем или этим холмом –
Старая песня – засыпанный дом.

Плачет дитя и кого-то зовет,
Мать и отца занесло у ворот.

Слышишь, дурак, этот крик в тишине?
В снежной лавине, пожаре, войне?

Плачет дитя и кого-то зовет.
Слепы глазницы. И высохший рот.

Только попробуй устать и остыть,
Волчий последыш и волчая сыть.

Погань, заморыш, ублюдок седой!..
Чашу с живою и мертвой водой...

Плачет дитя в небесах над тобой,
Раненой цаплей и медной трубой.

Ну же, хороший! Последний – шажком,
Снова молчком, шепотком и ползком...

 

1 ноября 1985

218

 

Гремят грома и бычатся державы,

Партер затих, галерка ни гу-гу,

Не жаждет он ни имени, ни славы,

Но говорит: я больше не могу.

 

Пока вы там решаете вопросы

Торговых дел и делите паи,

Идут по свету, голодны и босы,

Ровесники убогие мои.

 

Уходят судьбы безымянным прахом,

И кто летел, тот тащится едва.

И не Шекспиром, Моцартом и Бахом

Забита до отказа голова.

 

Она забита голодом и хлебом,

И черствым чувством не своей вины,

О, боже мой! Под электронным небом

Мы полны не покоя, а войны.

 

И человек, размытый до детали,

И стертый до отсутствия лица

И остановит действие едва ли,

И не предскажет времени конца.

 

5 ноября 1985

219

 

Опять закружиться, похоже
На прежние робкие па,
Чтоб жар растекался по коже
И нежно ступала стопа.

Как та невеселая вьюга,
Как та золотая метель,
В часы голубого досуга
Запела неспешно свирель.

Лети по неяркому свету,
Где бьют родники в тишине,
Где паузы выпавшей нету,
А только – заря на окне,

По нежному лапнику ели,
По коже березы скользя.
Послушай, мой друг, неужели
Без этого выжить нельзя?

Увы – невозможно... И немо
Грядущее с прошлым сошлись,
Какая прекрасная тема –
Моя настоящая жизнь.

Зеленое поле над лесом,
И желтое поле внизу.
С каким неземным интересом
Я прошлое в гости несу.

Качаются ветви тугие,
И розовый свет невесом.
Ну кто мы на свете такие,
Чтоб стать золотым колесом...

 

6 ноября 1985

220

 

РАЗМЫШЛЕНИЕ О СМЕРТИ

ДМИТРИЯ ГОЛУБКОВА

 

Ты прожил день. А мог прожить и год,

А мог прожить... Кому какое дело,

И вот лежишь, свинцом набитый рот

В чумазый пол уткнув оледенело.

 

Гурман, эстет, молившийся цветку,

Печальным звукам сонного органа,

Финал судьбы доверивший курку,

И суд ее – присяжным балагана.

 

Лежи, ужо, оденут на парад,

И ты в цветах предстанешь благороден,

Вперив во тьму остекленелый взгляд,

Неизлечимо миру инороден.

 

Лежи один, урок мне этот в масть;

Не повторю, хоть жизнь не по карману,

Брезгливо мне на грязный пол упасть,

Свою судьбу доверив балагану.

 

21 ноября 1985

221

 

Кому дано, с того и спросится,
И, в общем, не о чем жалеть,
Кромсает путь чересполосица,
И жизнь немытая проносится
В полунавоз и полумедь.

С утра евангелье кропается,
В обед – детант со стукачом,

И это жизнью называется,
И это вовремя карается –
Рублем и сладким калачом.

Под вечер музыка забойная,
Кино по видео к утру,
Ах жизнь, слюнявая и знойная,
Ты служишь мне, корова дойная,
Пока я вовсе не умру.

Ну что с того, что годы вынуты,
Что прочерк в зрелости графе,
Что судьбы по свету раскинуты,
Что мы испачканы и вымыты,
Что я – на «рэ», а ты – на «фэ»,

Что чешут мысли бесполезные
Маршрутом с головы до пят.
И дети Авеля железные,
Напялив ситцы затрапезные,
В конторе Каина корпят.

 

22 ноября 1985

222

 

Засыпана снегом аллея,

Темны и глубоки следы,

Отсюда сегодня виднее

Деревья у сонной воды.

 

Под той монастырской стеною,

Под той жестяною трубой.

И это пребудет со мною,

И это пребудет с тобой.

 

Пока я скитаюсь по свету,

Пока я надеюсь и жду,

Пока еще канули в Лету

Лишь листья в осеннем саду.

 

Пока еще канули в Лету

Лишь тропы, стена и трава,

Лишь то, в чем бессмертия нету,

А только природа жива.

 

Прижми поплотнее ладони

К шершавой и теплой коре,

Постой на осеннем перроне

В последнем святом сентябре.

 

И слушай, как движутся крови,

Как ухает сердце в груди –

Так сумрачно, нежно, так внове,

Что жизнь не страшна впереди.

 

Как падает снег осторожно,

Как тихо проходят года,

Как было бы все же безбожно,

Не встретить тебя никогда.

 

26 ноября 1985

1986

 

 

 

223

 

Устал от чужих и печальных домов,
Где старость шипит, догорая,
От этих разрушенных веком умов,
От этого бедного рая.

Котлеты сухие в обед холодны,
Похлебка съедобная в меру,
Пируют ошметки великой страны,
Продавшие совесть и веру.

Куда же тебя занесло, дуралей,
Что ты среди этого сброда,
И все же не их, а себя пожалей,
Раба, трепача и урода.

Ошую – хромой, одесную – с бельмом,
Горбатый в затылок и спину,
Прекрасный с колоннами мраморный дом
В аренду сдан сукину сыну.

Их мир ограничен, и ты в нем смешон.
Лишен и резона, и сути.
Их выбор давно навсегда совершен,
А ты все – в томленье и смуте.

Весна и зима у тебя позади,
Без лета, плода, увяданья,
А сердцу все также тревожно в груди,
И этому нету названья.

Моргает бельмо, и беззубые рты
Довольны похлебкой и бытом,
Вельветовым блеском сияют порты,
Пузырясь над самым корытом,

Но снится всю ночь засыпающий снег,
Развалины древнего Рима,
Слеза, задрожавшая в пазухе век
Судьбы, пролетающей мимо.

 

11 января 1986

224

 

Его, конечно, не отпели,
А закопали – и айда
Туда, где белые метели,
Туда, где черная вода.

И торопились, и спешили,
Кто на машине, кто пешком,
И где-то там до рвоты пили,
Слова ворочая с трудом.

Один стишки читал уныло,
Другой по клавишам стучал,
Но сколько нас в ту пору было,
Я до конца не сосчитал.

Неужто так и нас когда-то
По ветру пустят в тишине
Родные пасынки Арбата,
На час дарованные мне?

А впрочем, что за разговоры –
Удачи праху твоему...
Надежна дверь, крепки запоры
В чужом и временном дому.

 

12 января 1986

225

 

Как медленен, медлителен восход,
И как закат торопится остыть,
Как долог день, как быстротечен год –
Как этот смысл в душе соединить?

И в этой несуразности вещей,
В отсутствии единого ключа
Мне ближе вдруг погубленный Кощей,
Чем два его наивных палача.

Не воскресят ни музыка, ни речь,
И даже ворожба не помогла.
Какой урок – бессмертье не сберечь...
Убить. Сломать. Тайком. Из-за угла.

 

15 января 1986

226

 

Опять на нас напала смута,

Смешала судьбы и дела,

И стала долгою минута,

А вечность скучна и мала.

 

И лет десятки, что изъяты

Из судеб были неспеша,

Смели стремглав в архив солдаты,

В которых вымерла душа.

 

И гонят пыль они по шляху,

Вокруг ни света и ни зги,

Ни чувств, ни радости, ни страху.

Ремень, мошна да сапоги.

 

Конечно, в ком-то – злая сила,

А в ком-то – порох да зола,

Судьба ни нас не сохранила,

Ни им, увы, не помогла.

 

Мы в этом сумраке природы

Костер, оставленный в лесу,

Вокруг не толпятся народы,

И нету места колесу.

 

Кому-то светим в дымке дали,

Сгорая медленно, дотла,

Все тот же крестик на эмали,

И дом без пятого угла.

 

И где-то длится эта смута,

И где-то делятся паи,

Взмывают судьбы на минуту

В невыносимые бои.

 

Зачем я вижу эту рубку,

Зачем я слышу стон и смех,

И, словно воду, мягко в губку

Вбираю постепенно всех.

 

И жду не часа, а минуты,

И не своей, а просто жду,

Что будет пауза у смуты,

С судьбой и совестью в ладу.

 

21 января 1986

227

 

Борьба не приносит удачи,

И труд беззащитен вполне,

Спасение в смехе и плаче

Иссякло сегодня во мне.

 

Куда же направить надежду,

Где выхода тонкая нить,

Которая тянется между –

Убить и убитому быть.

 

Не знаю, но чувствую больно,

Что выход возможен вполне,

И чувство спасенья невольно

Сегодня проснулось во мне.

 

Я ум закрываю и очи,

Я вере пробиться даю,

Сквозь дни и стандартные ночи,

Сквозь бедную землю мою.

 

То вера, которая словом

Не явлена нынче на свет;

Не старой в обличии новом,

В которой спасения нет.

 

Иначе смеюсь я и плачу.

Еще не скажу почему,

Я чувствую клювом удачу,

Уже не подвластном уму.

 

Так, крылья раскинув, ворона

Почти неподвижна, скользя,

Сияет беззубо корона,

Которой разбиться нельзя.

 

И тянется что-то навстречу,

Что выразить можно едва,

Кому-то уже я отвечу,

Предчувствие сблизив в слова,

 

И тянет весною и дымом

Сквозь тающий медленно снег,

И в мире, еще нелюдимом,

Уже задышал человек.

 

12 февраля 1986

228

 

Смотри на ковер золотистый,
Разгадку в рисунке ищи,
Где цвет, как безумие, чистый,
И свалены в угол плащи.

Где рядом стоит на мольберте
Не конченный кем-то портрет,
Где адрес не мой на конверте,
И вовсе обратного нет.

Смотри, как колышутся шторы,
Следи за движением вен.
А мне под твои разговоры
Не встать уже больше с колен.

Я буду молиться в надежде,
Что дни впереди и года,
И все еще сбудутся прежде,
Чем вместе уйдем в никуда.

Кто видел твой холод незрячий,
Змеиного глаза кристалл,
Тот связан с тобой неудачей,
Как в дерево вросший металл.

А мне ты оставила речи,
Дрожание синей воды,
Оплывшие желтые свечи
И все Патриарши пруды.

А мне ты оставила слово
И этот рисунок внутри.
Мгновенье надежного крова,
До самой неблизкой зари.

Церквушка в окне через светы,
И розовых звуков разлив –
Вот жалкая кроха планеты,
Где был я и буду счастлив.

А, может, все было не с нами,
И все это – только мираж,
Навеянный прежними снами,
И пущенный ныне в тираж.

Но как называется это –
Неважно, сама посуди.
Еще далеко до рассвета,
И смерть, наконец, позади.

 

28 сентября 1986

229

 

Как в ледяную воду,
На плаху и под топор,
Бросаюсь я к переводу,
В пропасть с отвесных гор,

Я восхожу на дыбу,
Жребии все равны.
Так вынимают рыбу
Наружу из глубины.

О, как она, бедная, бьется,
Как жабры топырит страх,
И скоро пере-ведется
Она в этот самый прах.

Ах, что от нас остается,
Вода до краев в крови,
Дно сухого колодца,
Блеклая рябь чешуи.

 

8 ноября 1986

230

 

Уходит эпоха не просто, не сразу,
Но мы завершаем торговую фазу,

Когда пировали, кутили, блудили
И бедную душу совсем позабыли.

Поклонимся низко прилавкам, и лавкам,
И звездам лабаза – Высоцким и Кафкам,

На их потускневших и горьких могилах
Не плакать и я почему-то не в силах.

Какая по смерти пошла распродажа,
Почетны подлоги, престижна и кража,

И все уравнялось – и гений, и шлюха,
И такса едина для тела и духа,

Умножены оба печатно и устно.
Как, в сущности, все это пошло и грустно,

Как, в сущности, все это даже не ново,
И отданы бирже и дело, и слово.

А те, что торговой эпохой забыты
И, кстати, в итоге – ни нищи, ни сыты,

Какая у них от эпохи отрыжка?
Судьбы искалеченной тонкая книжка

Да чувство прошедшего главного срока,
Что было им выстоять так одиноко,

Что тускло тянулись и время, и пряжа,
Белы наши руки, да в памяти сажа,

Да рядом лабазники делят харчи,
От лавок сгоревших замки и ключи,

Грызутся последыши, что не успели
Урвать у эпохи хоть краешек щели.

И все же уходит, уходит эпоха.
Лабазнику худо, художнику плохо,

Поскольку бесспорно, увы, как на грех, –
То время единственным было для всех.

 

 

1987

 

 

 

231

 

Какая редкая удача,
Двойная форма бытия –
В миру живет, смеясь и плача,
Одна беспомощность моя.

В миру живет и делит крохи,
Как воробьи между собой –
Любовь и ненависть эпохи,
И мир ее, и смертный бой.

В миру живет, насквозь продута
Движеньем лет и шумом дней.
Но мне оставлена минута
И вечность бедная над ней.

Для тишины и рук, и кожи,
Для глаз, подернутых слезой,
И для того, что все же, все же,
Немилосердный страшный Боже
Пальнет в простор своей грозой.

И в свете, выхваченном вспышкой,
Увижу я на краткий миг
Не этот мир, прикрытый крышкой,
Не мир-повтор и мир-двойник,

А в небо светлую дорогу,
Огнем чертящу небосвод,
Себя вдали и, слава Богу,
Полынь-звезды еще полет...

 

27 февраля 1987

232

 

                                             Л. Кротову

 

Не сажали, не ссылали, не лишали...
Мимоходом незатейливо душили.
Но от этого отдышишься едва ли
И в работе, и в почете, и в могиле.

 

26 марта 1987

233

 

Нас немоте учили рьяно,
Ломая глаз, корежа слух.
Уху казенного Демьяна –
Вливали в плоть, попали – в дух.

О, как мы были совершенны,
Послушны были до конца,
Как нас пугали перемены
И смены крестного отца.

Сажали нас, и мы садились,
Нас поднимали, мы брели,
И все же не переводились
И размножались, как могли.

И вот теперь нас слишком много,
И все имеем, что дано,
И доморощенного бога,
С громоздкой свитой заодно.

Спешим, гордясь и не переча,
Все ближе цель, которой нет,
Двадцатый век, веков предтеча,
В которых мы оставим след.

Где будет время передышки,
Для тех, кто умер и воскрес,
Где с пулеметом ангел с вышки
Взирает весело с небес.

 

27 марта 1987

234

 

Вроде как бы все поярче,
Где-то мир и где-то бой,
Что же ты вздыхаешь, старче,
Под сигнальною трубой.

Что не двинешь в эту драку,
Не зайдешься в кураже,
А живешь, подобно раку,
На десятом этаже.

Пузыри пускаешь густо,
Забираешься на дно,
Где уклюжая лангуста
С патефоном заодно.

Шарф замотан, как удавка,
И очки торчат во лбу.
Под рукою толстый Кафка
Молча слушает пальбу.

И халат до пят из ситца,
Вата плотная в ушах,
В клетке сонная синица,
А в глазах усталых – страх.

Вот и вся картина мира,
Развевает еле мглу.
Да раздавленная лира
Грудой свалена в углу.

 

28 марта 1987

235

 

Что ты лясы железные точишь,
Что, Емеля, за дикая блажь,
Торгашам на потеху пророчишь,
Словно сам ты по жанру торгаш.

Мастера и ножа, и наживы
Не услышат, считая мошну.
Ах, Емеля, пока еще живы,
Полетим, дуралей, на луну.

Там такое пустынное место,
Нету лавок и нет барыша,
Там порхает христова невеста –
Недобитая наша душа.

Встретит скромно, глаза опуская,
И споет, и наварит жратвы,
И в предбаннике этого рая,
Нас уложит на ложе травы.

Что за чудо храпеть и валяться,
И забыть про движенье монет,
И потом эта добрая цаца
Приготовит нам добрый обед.

Ах, Емеля, не жизнь, а малина.
В телескоп не узреть торгаша.
Ну, а после веселого сына
Принесет между делом душа.

 

30 марта 1987

236

 

Как будто не было начала,
А было долгое – пора.
Судьба моя не отвечала
За скрип и выверты пера.

И было долгое терпенье
Вполне бессмысленно, увы,
И то далекое мгновенье
На грани мысли и Москвы,

Когда старик, в ладони пряча
Лица разбитого овал,
Мне говорил, неслышно плача,
Что смерти губы целовал.

Она груба и своенравна,
Но все же ближе и милей,
А благороднее подавно,
Чем жизни деготь и елей,

Лежал меж нами том Катулла,
И чай дымился на столе.
Но я не верил, что уснуло
Что было вечным на земле.

И он сказал тогда негромко,
Быть может, вовсе и не мне:
Все заметет вполне поземка,
Что не расплавится в огне.

И шрам белел от рта до уха,
Глаза гноились старика.
И сердце билось глухо-глухо.
И где-то молот ухал глухо.
И где-то плыли облака.
...И замирало на лету...

 

7 декабря 1987

1988

 

 

 

237

 

Не трону вас, и может, не разрушу
Тот хрупкий знак, что трепетен и ал,
Которым Бог пометил вашу душу,
Который я увидел и назвал.

По капле воск ложится на бумагу,
По капле свет стекает на слова,
Навстречу я не сделаю ни шагу
Противу всех законов естества.

Мария, дева, бережно и тонко
Дрожит ладонь, касаясь теплых губ,
Вокруг метель и суета, и гонка,
И дальний мир и временен, и груб,

И снег летит, и кружится, и тает,
И воздух нем, и стены горячи.
И дух живет, и дышит, и витает
На острие копеечной свечи.

Ах, этот свет, пока движенье длится,
И медленно скользит оно, дыша.
Мария. Дева. Дерево и птица.
И нас двоих необщая душа.

 

13 января 1988

238

 

Мы с тобою в мире грез,
В мире пагод и дождей,
Где ни ветра, ни берез,
Ни развалин, ни людей.

Мы с тобою в мире сна,
Где весь век – и под, и над –
Ты всегда была одна,
Жизнь вперед и смерть назад.

Где пустой и гулкий дом,
В сети рыба на стене,
Сто огней горят кругом,
И снаружи, и во мне.

Тени вьются от огня,
Шорох, шепот рук и стон,
Не уходит от меня
На двоих открытый сон.

Кровь стекает по руке,
Влага стынет на груди,
То, что было вдалеке,
Стало просто впереди.

Бьется рыба, сети рвет,
Стоны глуше и нежней,
Запрокинут узко рот
Среди медленных огней.

Тихо плещется весло
О соленую волну,
Все, что время унесло,
Так легко доступно сну.

И качается стена,
И внутри светлей огни.
Тихо вздоху – «я одна» –
Вторит эхо – «мы одни».

 

20 января 1988

239

 

Я полон музыки и слов
На грани бытия,
Где выход есть из бедных слов
В небесные края.

И эту грань не перейти,
Стреле не одолеть,
Где грань надежды и пути
Проходит через медь.

Где ты и явен и нелеп,
Где ты и прям и ал,
И где простор упрям и слеп,
И невесом металл.

Где без тебя и эту грань
Увидеть не дано,
Ты подошла в такую рань,
Когда в душе темно.

И осветила путь и тьму
Лениво, как-нибудь,
И предназначила уму
Не голову, а грудь.

И мыслю я душой теперь,
И думаю в груди,
И в этой яви вижу дверь
На волю впереди.

За гранью сразу, а не вне
Предела и зимы,
И все, что снилось только мне,
Сегодня видим мы.

И так прозрачна теплота,
Так трепетно внутри,
И чей-то шепот – «лепота»...
В ответ на вздох – «гори»...

И кружит снег из наших снов,
Ложится не дыша,
И тает талый вытек слов
По имени душа.

 

21 января 1988

240

 

Не утрачены светы и меры,
Живо все, что назначено в слом,
И дымит домотканная сера,
И гремит доморощенный гром.

Я в Мессине играю неплохо
Для одной незлобивой души,
Наконец, не мешает эпоха,
Что я сбагрил вчера за гроши.

Мы играем в картонные кости
И не дышим, а падаем встречь.
И приходят к нам медные гости
В нашу тайную тихую речь,

И за что эти дальние шумы
Остаются на уровне тьмы,
Были нежно и мирно угрюмы,
Стали нежно уснувшими мы.

Мир лениво пока не заметил,
Не наладил по нам колею,
А дымится и жаден и светел
У внимания на краю.

Ну, и что нам, скажите, за дело,
Ну разрушит, сомкнет и сотрет
То, что в нем и уснуло, и село
Здесь давно на иной оборот.

В нем раздавит, а здесь возродится,
В нем задушит, а здесь расцветает,
И летит над рекою зигзица
Среди слитых по запаху вод.

Незлобиво мы смотрим на это,
Что у мира, увы, за права.
То, что снится минувшее лето,
Виновата не столько трава...

Бродит запах, мыча, по ладони,
И у сна не кончается срок,
И в Мессине ленивые кони
Замедляют немедленно скок.

И река и ленивей, и тише,
Неогляднее ширью для глаз...
И колеблются в выдохе крыши,
Что, укрыв, не разрушили нас.

 

21 января 1988

241

 

Я прошу у тебя не пощады,
Не надежды, не жеста вовне,
А – как милости или награды –
Каплю памяти обо мне.

Я прошу не великого слова
И еды до вторых петухов,
Ненадежного тайного крова,
Заменившего минувший кров.

Слава Богу, не все еще нити
Нас связали с тобою до дна,
Еще солнце не стынет в зените,
Ты не любишь, а лишь влюблена.

Мне до рабства осталось полшага,
Я уже без тебя не могу,
Разлетается прахом отвага
И на этом и том берегу.

Все я мог, что мне брезжилось еле,
Все я смел, что касалось руки,
Помогите подняться Емеле,
Силе нежности вопреки.

До колен, до поднятого века,
До смотрения снова на свет.
Велика у времен картотека,
Только места в ней сильному нет.

Не могу я, не думай, не надо,
Низведи до раба до конца,
Где дойду я до самого ада,
До потери души и лица.

Но и там, изувечен и мечен,
Прежде, чем себя бедно распять,
Безнадежен, безбожен, невечен,
Я скажу тебе молча опять –

Вот без этого долгого мига,
Чем душа и больна и пьяна.
Не раскрылась бы древняя книга,
Чтобы наши связать имена.

 

24 января 1988

242

 

Перевалили в это лето,
В плоды и зелени дерев,
Где бедной участи поэта
Резонней знак не рак, а лев.

Морозный сон и стол, и кресло,
И лампы свет, и вздох свечи,
И все забытое воскресло
И стало видимым в ночи.

Стрекочет чай, гремит посуда,
И сонно яблоко хрустит,
И, Боже мой, какое чудо,
У нас неразделимый вид.

На все, что впереди приснится,
На все, что дышит и болит.
Течет река, летит зигзица,
И голубь весело гулит.

А мне и весело, и просто,
Разлить по чарам крепкий чай,
И завивается береста
В тугие кольца невзначай.

Играю я неразличимо
И речь небрежную веду,
И все, что было, – мимо, мимо,
Двенадцать месяцев в году.


А там вверху, вперед, во мраке
Сияет узкая луна,
И ты на берегу Итаки
Поешь и плачешь у окна.

 

29 января 1988

243

 

Обшарпаны домы и храмы,
На лицах разрухи печать,
Сегодня мой друг, телеграммы,
И те научились молчать.

Трамваи из прошлого века,
И мертвого города хлад,
Последнего человека
Уже закопал Ленинград.

Пустые и тусклые стекла,
Глазницы, как окна пусты,
Сиянье проспектов поблекло,
Поблекли сады и мосты.

И бродят усталые духи,
В развалинах еле дыша.
Иссякли и ветры, и слухи,
Дотлели язык и душа.

Пусты лабиринты гробницы,
И слава их даже мертва,
Проспекты российской столицы,
Легко додушила Москва.

Обшарпаны серые стены,
Столицы – Петровой вдовы.
И все, наконец, перемены
Ничто не изменят, увы...

 

9 февраля 1988,

Ленинград

244

 

На Невском – болота,
Сенатская площадь мертва,
Развалин пустырь с самолета
Разглядывает Москва.

Каналы завалены хламом,
Не светит разбитый фонарь,
И Бог не летает над храмом
В рождественский белый январь.

Ползут одинокие крохи,
Одетые в призрачный тлен.
Им в прошлой и новой эпохе,
Увы, не подняться с колен.

Еще собираются хором,
Играют в любовь и разврат
В том городе мертвом, в котором
Был некогда выспренний град.

Шелка твои хладны и чинны,
И свечка горит до утра,
Наверно, во имя кончины,
Недавней кончины Петра.

Гитары тихи переборы,
Слова отзвучали давно,
Печали умелые воры
Разбили на кухне окно.

И падает снег на колени,
На струны и пальцы твои.
Нас слушают молча олени
Из мертвой и зимней хвои.

Играй свои белые песни
И плачь, никого не любя,
И хоть на мгновенье воскресни,
На миг превращаясь в себя.

А я твои теплые плечи
Закутаю, тлен ощутив,
Под те петербургские речи,
Под тот петербургский мотив.

 

9 февраля 1988

245

 

«Быть Петербургу пусту» –
Пророчество это сбылось,
Подобно стеклянному хрусту
Раздавлено все насквозь.

Раздавлено все до праха –
И нежность, и смех, и страсть.
За гранью ума и страха
Иная, всевышняя власть.

Раздавлены свет и мера,
Раздавлены грех и плач,
И там, где шутила вера,
Сегодня шутит палач.

Зачем ты лепечешь о чуде,
И плачешь опять взахлеб,
Мысли о самосуде
Снова рождались чтоб?

Бедная моя повесть
На этот короткий час,
Чтобы замучила совесть
После надолго нас.

Девочка из Петергофа,
Пальчики в янтаре,
Как прозаична Голгофа
В будничном январе.

Город распят невзрачно,
Скучно распят вполне,
Тело твое, прозрачно,
Тает в живом огне.

И воскресенья благо
Не прозвучит окрест,
Нету последнего шага
У этих посмертных мест.

Тай на ладони воском,
Мучаясь и не любя.
В мире московском жестоком
Места нет для тебя.

 

9 февраля 1988,

Ленинград

246

 

Что мне снится в такую пору,
Что мне видится, не пойму.
То ли катится месяц лениво в гору,
То ли ветер гуляет в моем дому.

Одичали без солнца ели,
И осыпались с них снега,
Не мешайте молиться Емеле
За убитого им врага.

Где-то в сердце хлопают крылья,
То ли филин ухает, прост.
Отплясала свое камарилья
Средь моих семиглавых верст.

И от пепла чернеет поле,
И мутна от кислот вода.
Я в нелепой дурацкой роли
Ставлю рваные невода.

Попадается мертвая рыба,
То башмак, то пальто, то черпак,
Все, конечно, достану – ибо,
Я сегодня, увы, рыбак.

И стою у разлива грязи,
Нагибаюсь, как заводной,
В непонятном еще экстазе,
Под зачуханною луной,

А кругом наугад просторы,
Все болота, леса, вода –
Все, что щедро оставили воры,
Дураку – уходя навсегда.

 

14 февраля 1988

246

 

Мы помечены в мире людьми,
Наши дружбы – надежные знаки,
Словно герб на воротах Перми
Или крест на дорогах Итаки.

Но Итака уже за кормой,
Но и Пермь различима едва ли,
Никогда не вернуться домой
Даже в самом счастливом финале.

Им пометит нас время всерьез,
И кого мы означим надежно,
Как июль разговорами гроз,
Или тем, что мало и безбожно.

О, как больно меняться вполне,
Отдирая ненужные встречи,
Сердцу жарко на медном огне,
Вспоминая счастливые речи.


Уходящие, мы неправы,
Так уж вышло намерений мимо –
Миновали ворота Москвы,
А за ними – развалины Рима.

Впереди только близкая тьма,
Только осень с ошметками лета,
Да еще для больного ума
Различимая времени мета.

Я любил вас на каждом витке,
Мной оставлены домы и даты,
Чаепития накоротке
С обязательным счетом расплаты.

Не пеняйте на краткость и бег,
Непривычную дикую спешку,
И спасибо за бедный ночлег
С бедной музыкой вперемешку.

Ах, гитара так пела давно,
Споры были не в меру горячи,
Но иссякло в подвале вино,
Да и быть не имеет иначе.

Только снег за окном и зима,
Только солнце, да ветры, да ели...
Вот хватило бы только ума
Не вернуться в Итаку Емеле.

 

18 февраля 1988,

Ленинград

247

 

Меня уже предупредили,
И роспись ангел начертал,
Я буду смят, раздавлен или
Я буду мертвым, как металл,

Я буду выпотрошен веком,
Я стану чучелом в саду,
И самым чутким человеком
В котле варящимся в аду.

Когда втянусь в раскачку спешки,
В раскачку жадности самой,
И в роль орла, и в участь решки,
Чужой захваченной сумой.

Я буду выпит, выжат, сплющен,
Разъят на части до мясца,
Мне малый самый срок отпущен
Для выявления лица.

Не спи, дитя, еще в утробе,
Не мчи вдоль судеб и столбов,
Не то, подобным став Ниобе,
Уедешь падалью в Тамбов.

И я боюсь теперь раскачки,
Я очень медленно живу,
И не бренчит железо в тачке
В дороге долгой на Москву.

И каждый шаг решаю чисто,
Теперь я бережен вполне,
Боясь и окрика, и свиста,
И взгляда нежного ко мне.

Меня уже предупредили,
И роспись ангел начертал,
Я еле буду... еле... – или
Я мертвым стану, как металл...

 

23 февраля 1988

248

 

Все терял, все потери до крохи,
Не считал, а терял и терял.
И на дне окаянной эпохи
Даже стыд окаянный пропал.

Отобрали без шума и гама
И присвоили, словно штаны,
Ах, какая веселая драма –
Бог грешнее в сто раз сатаны.

Доказали присяжным и свету,
Что сложна нынче правда и честь,
Что у Бога давно ее нету,
А у дьявола мало, но есть.

Вот он душит с оттенком печали,
Вот подобных любезно бранит,
Вот он в фас на железной медали,
Вот посмертно вмурован в гранит.

Вот выходит он в бедном наряде,
Нелегал и судья, и пророк
Не корысти, но истины ради
Преподать мне закон и урок.

Камень веры раскокан им в крошку,
Слово веры источено ржой...

Налегая на мелкую сошку
Боже тащится сонно межой...

 

28 февраля 1988

249

 

Как хорошо, что не встреча
Средь суеты и спешки –
Так бесполезно речи
Орлу выслушивать решки.

Две стороны медали,
Слишком, увы, похожи,
Мы до того устали,
Что разведи нас, Боже.

Не подгадай случайно
Встречи или разлуки,
Все, что была бы тайна
Для каждой отдельно – муки.

Для каждой отдельной боли,
Которой по уши сыты,
Гуляй без меня на воле,
Топчи летейные плиты.

Что тебе дрожь по телу,
Что тебе жар по коже,
Мы преданы оба делу
Так бешено и похоже.

Пусть время несет на скалы
Твой плот, что рыбу волнами,
Стойко стоят вокзалы
С вагонами между нами.

Теряй, что еще осталось,
Губи, что спаслось от огня,
Живи на вокзале «Усталость»
На станции «Без меня»...

 

февраль 1988

250

 

Я смотрю на свое окруженье,
Современников бедную тьму,
И рискую сказать, что движенье
Моему не доступно уму.

Мне не ближе вчерашняя драка,
Что украсила нынешний век,
Чем созвездие Девы и Рака,
Чем песком занесенный ковчег.

Одинаково чужды и близки
Свинство Брута и Цезаря спесь,
И железные вдаль обелиски
От шумеров и галлов до днесь.

Что мне это протухшее чудо,
Что дырявило деда свинцом,
Этот бурый заштатный иуда,
С незастегнутым глупым лицом.

Это время во всем виновато,
И эпоха, туды ее в глаз,
Не душа, а стеклянная вата
Чуть звенит и колеблется в нас.

И живу я в просторном загоне,
Не чужой и не свой никому,
Еле кланяясь Ване и Моне,
Что хозяева в этом дому.

И мечтаю грядущего ради,
Что загоны отправят на слом,
И поселят меня в зоосаде
С обезьяной в затейливый дом.

Буду прыгать я с ветки на ветку,
С Цицероном и флейтой в ноге,
Да еще бы потолще соседку,
В красно-белом одном сапоге.

Может все это, в общем, неплохо,
В чем-то даже, возможно, на ять...
Все же люди, и все же эпоха,
Что с них спрашивать, что им пенять...

 

8 апреля 1988

251

 

Сливы зреют внизу незаметно,
И окно еле слышно скрипит,
Все на свете дано беспредметно,
Даже если поет и болит.

И меня никогда не затянет
В эти бойкие ваши торги,
Слава богу, что прошлое вянет,
Завершая неспешно круги.

Как далеко, что было и сплыло,
И как близко, что будет всегда,
Как красиво, хоть с виду уныло,
Чуть шевелятся вдаль провода,

В эту осень впадаю без шума,
Отдохнув за прошедшие сны,
Что прошли и светло? и угрюмо,
Споры самой счастливой весны.

Так блаженны беспечность и вера,
Так таинственны близкие дни.
Занялась и дымит уже сера,
И мерцают в тумане огни.

 

9 августа 1988

252

 

Губами обойти твою страну
И пальцами скользить неповторимо,
Что не дано ни мысли, ни уму,
Что мимо тьмы и света тоже мимо.

И вот когда ты вскрикнешь в первый раз,
И позовешь, и сядешь на колени,
Слезой закрыт, проплачет в губы глаз,
И тьма сомкнет неразличимо тени.

Когда войду торжественно до дна,
До дна души, и воли, и рассудка,
Туда войду, где ты была одна,
И где одной и бешено, и жутко.

Какой волной накроет нас тогда,
Какой размах швырнет, в какие дали,
Где станет красной талая вода
На бело-золотистом покрывале.

И дальше крут, и дальше невесом,
И дальше то, что возвышает тело.
Крылом, веслом и медным колесом
Невыносимо, тайно, неумело.

До точки той, до края, до конца,
До выдоха, до стона и испуга,
Где звякнут два невидимых кольца,
Как колокол и камень друг о друга.

И дальше сон, и ветер, и родник,
И света сень, и медленные руки...
Как будто был один и вдруг возник,
С тобой в одно и в голосе, и в звуке.

И так тепло и бело, и вовне,
Что медленно подрагивает кожа.
И все в тебе, и все теперь во мне
Неразличимо, чудится, похоже.

А за окном кружатся дерева,
И лики их и сумрачны и строги,
И все на свете бывшие слова
Нам равнодушно – грубы и убоги...

 

27 ноября 1988

253

 

От кончиков пальцев ног
До кончиков пальцев рук,
Пока завершит восток
Свой золотой круг.

Пока не начнет свет
Падать стремглав прочь,
Сто пробежит лет
И еще одна ночь.

Лодка лежит на волне,
Парус на ней прям.
Губы мои в огне,
Подобны уже волнам.

Берег во тьме покат,
Вода бежит, тяжела,
Кто-то во тьме, крылат,
Бьется в колокола.

И над живой водой,
Тихо шумит хвоя:
Полунеслышно – «Твой»...
Полунеслышно – «Твоя»...

 

27 ноября 1988

254

 

Такая жажда весом в полглотка,
А сердце гулко падает с откоса.
Дорога над мостами коротка,
От крымских плит до паводка и плеса.

Вот здесь, где от реки через дома,
Меж гаражом и Млечною дорогой,
Мы целый раз совсем сошли с ума
В зеленой осени холодной и убогой.

И где-то плыли юг или восток,
И где-то плакал брошенный ребенок,
Ты на коленях у небесных ног,
Родная от запястий до гребенок.

Ломался лед, шумели поезда,
И музыка замерзшая дрожала,
И та, внутри текущая звезда,
Свои круги до выдоха снижала.

А мир спешил, заботы торопя,
Но сквозь огни, и очередь, и руки,
Вознесся луч, на вылете слепя,
И рос и гас в полуживые звуки.

И клокотали, булькали во рту,
Они перемещались и кипели,
И медленно взрывались на свету
Под кап ноябрьской бешеной капели.

 

29 ноября 1988

255

 

Эти гвозди, вонзенные в древо,
Разворочена синяя плоть.
Почему тебя, медная дева,
Положил ко мне в руки Господь.

Почему полупролито тело
На траву, что примята рукой,
Это солнце на дерево село
И течет по ладоням рекой.

Я дождем его веки омою,
И в ладони свои соберу,
Это раньше водою живою
Называли туман на юру.

Ну кому это будет понятно,
Что ни звука здесь вымысла нет,
В небе синие движутся пятна
От пролитых в ладони планет.

Что мы выпили осени мимо,
Что пролито и утекло,
Может, горечь разбитого Рима,
Что для нас сохранило стекло.

Может, то, что пролито не нами,
И не тем, что течет впереди,
А летящими вглубь временами,
Наклонившими руки к груди.

 

29 ноября 1988

256

 

Как бешено люблю я эту воду,
Что хлещет сверху, золотом дымясь,
Лицо и грудь подставив небосводу,
Я с ней вступаю в медленную связь.

Деревьев ветви желты и прозрачны,
И алых маков головы влажны,
И облака – и дымчаты, и мрачны –
Из края в край плывут, обнажены.

И я молюсь и плачу не напрасно,
И вот вверху, пронзив земной зенит,
Кривой зигзаг колеблется прекрасно
И колет вдрызг гранитный монолит.

Гроза моя, сестра моя по страху,
По ужасу, по свету и огню,
Залей дождем казенную рубаху,
Дымящеюся влагой парвеню.

И задыхаясь, чудом пораженный,
Я в травы на колени упаду,
Полуживой, уже полусожженный
В твоем, гроза, божественном аду.

 

30 ноября 1988

257

 

Не не поздно и не рано,
А тогда, когда пора,
Выстрел пьяного нагана,
Высверк пьяный топора,

Кто-то там внутри ли, вне ли,
Кто-то крутит эту муть.
Вот и реки обмелели.
Провалился в бездну путь.

Танки пучатся несмело
В Ереване и Баку,
Белый Вильнюс. Стынет тело,
Лежа в корче на боку:

У державы не простуда,
Не ангина, не прострел,
Нас подымет только чудо
Над кровавой кашей тел.

Над кровавой этой кашей,
Что не сварится никак
И над нашей, и над вашей
Над страной восходит мрак.

И сквозь эти все изломы,
Сквозь границы на замке,
Разгулялись вволю громы
С красной молнией в руке.

Не конца ли мира тени,
Не развалин ли черты
«Фарес, фарес, текел, мене», -
Прочитали я и ты.

Хорошо, что бьют посуду,
Не хватает на штаны,
Где-то вздернули иуду
На крючке кривой луны.

Кто-то завистью измучен,
Кто-то ревностью томим,
От обжорства кто-то тучен.
Как еще прекрасно им.

Ведь пока не все в раздоре,
Жизнь убогая бурлит,
Парус белый держит море.
Любит деву инвалид.

Я прошу вас, пейте, лгите
И ревнуйте к хомяку,
Жалко, мерзостно живите,
Как угодно на веку.

Но не надо, чтобы это –
В горле ком и кровь из глаз,
Слишком хрупок столбик света,
Что пророс наружу в нас.

Слишком близко «Текел, мене...»
А земля так молода,
Прямо к звездам на колени
Плачут, стоя, города.

И гудят устало танки,
Рев толпы не заглуша.
Из сквозной убогой ранки
Мира капает душа...

 

30 ноября 1988

258

 

Сомкнутся губы на губах,
И руки на лугу.
Прости меня за этот страх,
Иначе не могу.

И ветер будет рвать траву,
И слезы течь во сне.
Скользить и падать наяву
Придется только мне.

А вам лететь, сплетясь в кольцо,
Кружиться надо мной.
И ваше общее лицо
Принадлежит одной.

И пусть наш сон продлится так,
Чтоб, нежностью раним,
Зажегся в небе Божий знак –
И две звезды над ним.

 

8 декабря 1988

259

 

Встрепенулась жизнь случайно,
Осеня себя крылом,
Хорошо, что эта тайна
Не погублена в былом.

Хорошо, что дрозд на ели,
Рядом сойка на звезде,
И поземка еле-еле,
По траве, как по воде.

Хорошо волхвы когда-то
Все придумали слова,
Чтобы жили средь Арбата
Наши выдохи едва.

Что за дело нам с тобою
До ушей и этих глаз,
Ангел с ангельскою трубою
Удостоил звуком нас.

И дрожат глаза незримо,
Руки тайно горячи,
Зажигают серафимы
Две холодные свечи.

И в присутствии народа,
И в отсутствии угла
Нас обуглила природа
И спаяла, как могла.

Тихо льнут друг к другу свечи
В теплой пазухе крыла...
Обними меня за плечи...
Я давно тебя ждала.

 

27 декабря 1988

260

 

Задумав верховное дело,
Прибавил уму суеты.
Но в зрелости лет надоело
С утра наряжаться в шуты.

Шататься, уродуя совесть,
Среди осовевших коллег,
Как будто достоинства повесть
Не выдумал сам человек.

И слушать их лепет уныло
И тщиться услышать в речах,
Что сердце у них не остыло
И разум у них не зачах.

Напрасная трата, дружище,
И жизни, и сил, и добра,
И ты, зачарованный нищий,
В покое останься с утра.

Бреди к роднику по дороге,
И, влагу глотая в тиши,
Подумай немного о Боге,
А больше – смотри и дыши.

Вот небо – оно рукотворно,
Деревья и травы – родны,
И так бесконечно просторно
Среди семиглавой страны.

И даже желанное дело
Достойно и тихо веди,
Чтоб жизнь продолжалась и пела,
Снаружи, а больше внутри.

Она не зависит от силы,
Как снег не зависит от нас.
Смотри, как достойно могилы
Не сводят с живущего глаз.

 

29 декабря 1988

1989

 

 

 

261

 

Поиграй мне тихо,
Пальцами дрожа.
Где цветет гречиха
И бежит межа.

Выдохом и вздохом
То наворожи,
Что потом по крохам
Соберем во ржи.

Что потом устало
Ляжет на траву,
Чтоб опять летало
Слово наяву.

Чтобы было вволю
Нежности и слез,
Чтобы плыл по полю
Хоровод берез.

И качалась лодка
Еле на волне,
И спешила кротко
Ты опять ко мне.

И опять кружило,
И опять несло
Медное кормило,
Хрупкое весло.

И текла не грозно
Грубая вода...
Никогда не поздно,
Слышишь, никогда.

 

7 января 1989

262

 

Я вкраплю в пустые строки
Тень колодца на стене,
Наши бедные подскоки
При заснеженной луне.

Я решу не быть начату
Боливийскому письму,
И окну вверху стрельчату –
Входу к Богу самому.

Что мне ваша злая сила,
Что добрей моей стократ,
Что мне крики сверху, с тыла,
У твоих гранитных врат.

Я на глупости замешен,
Глупой бабою рожден,
Выпал, бедный, из скворешен,
На растущий возле лен.

Наконец-то я оттуда
Речь веду на языке,
На котором – не Иуда,
Не Адам и не Жаке...

Наконец-то мысли место
Я отвел верховный срок
Там, где тили-тили тесто
Камнем тающим в висок.

Ах, свобода, в ней корова
Рог спиленный, рог живой.
И сияние Иова
Выше глаз над головой.

И, конечно, лишь понятно
Это глупости вполне,
У которой только пятна,
Словно горы на луне.

И хрустят по снегу ноги,
Между пальцами ледок,
А в итоге, а в итоге,
Представляешь сам итог.

Жжет ступни, меж пальцев влага,
По лодыжки рыхлый снег.
Снова к нежности полшага
Может сделать человек.

Ах, какое это благо,
Ах, какая это жуть,
Пол-ползка, опять пол-шага,
Еле-еле, как-нибудь...
Палкой в лоб и сталью в грудь...

 

29 января 1989

263

 

Ну что ты качаешь мне сушу
И рвешь телефонную нить.
Уронишь стеклянную душу,
Которую не в чем винить.

Крыла этой черной хламиды
И пони попона красна...
Мне так надоели обиды
За время нештатного сна.

Мне так надоели печали
И слезы во имя вины.
Мы тех, а не этих встречали
С работы, совсем как с войны.

Какая воздушная кожа
Внутри или около дна,
Где нежность на нежность похожа,
Что только ладони видна.

Где плачут невидимо веки,
Доверчиво в мир отворясь.
Дай Бог, чтобы эта вовеки
Не кончилась тайная связь.

И птицы летали по кругу,
Высоко над бричкой в снегу
В такую нерусскую вьюгу,
В засыпанном снегом лугу.

И двигалось то, что начнется,
И плакало то, что сбылось...
И падало в омут колодца,
Что падает шара насквозь...

 

27 января 1989

264

 

Плеть обухом не перешибешь,

И не догонишь то, что было,

Все остальное – только ложь,

Увы, летящая бескрыло.

 

И в надвигающейся тьме,

И в уходящей только смуте

Я буду призрачно в уме

Служить не веку, а минуте.

 

Я буду плакать о любви

Такой по детски неизбежной,

Какой ее не назови,

Но удивительной и нежной.

 

Я попрощаюсь невпопад,

И не скажу всего, что пело,

Пусть дни последние летят

Так радужно и неумело.

 

Вы – ангел не моих небес,

И я – не вашего простора,

Я б с вами, может быть, воскрес,

Но скоро... скоро... скоро... скоро…

 

9-16 февраля 1989

265

 

Медовые губы твои горячи,
И белые руки твои – холодны.
Горят на окошке четыре свечи,
И звезды сквозь пламя видны.

Качаются стены, стрекочут часы,
И воздуха дух распирает звезду,
Судьбу и любовь положив на весы,
Туда и обратно тебя я веду.

Какая дорога, душа в потолок,
Стена помогает усердно пути,
Быть может, последний прекрасный урок,
Который нам вместе проплыть и пройти.

Случайная крыша, короткий приют,
И все не кончаются – дух и прыжок.
И ангелы где-то высоко поют,
И все не проходит удар и ожог.

И я открываю навстречу глаза,
И плечи сжимаю с усердьем ножа...
А где-то на привязи бродит коза,
В тумане от холода кожей дрожа...

 

4 марта 1989

266

 

Когда я с тобою венчался
На этой земле неживой,
Серебряный всадник промчался
Над самой моей головой,

Поводья сжимая рукою,
В трубу золотую трубя,
Он клялся одною тобою,
Что любит отныне тебя.

И мне не осталось иного,
Как вторить убого ему...
И падало бледное слово
Над всадником в бедную тьму.

И звезды лениво светили,
И месяц взошел и погас.
И меряла версты и мили
Судьба отлетая от нас.

 

30-31 марта 1989

267

 

Еще одно непониманье,
Немилосердное вполне.
Еще одно напоминанье
О судном дне.

Еще одно скрипенье древа
По обескоженной сосне,
Еще одно, святая дева,
О судном дне.

И я в тиши убогой сени,
И в заполночь текущий час,
Я опускаюсь на колени
Во имя Вас.

И дай вам Бог не знать печали,
Обиды судного огня.
Чтоб вас другие понимали,
Как вы не поняли меня.

 

9-15 апреля 1989

268

 

Как медленно уходит ощущенье
Во рту тепла от меда и росы,
Минуло Рождество, потом Крещенье,
И вслед уже – распятия часы.

И все равно сквозь сумраки и светы,
Чистейший образец и линии, и дна,
И тень моей сорвавшей кометы
В той пустоте так явственно видна.

Вверху в углу – распахнутые губы,
Закрытые глаза сквозь белый дым,
А выше чуть – серебряные трубы
И ангел, что рожден и выжил молодым.

И я тебе молюсь руками исступленно,
И плачу я тебе, колени преклонив,
Бессмысленно, беспечно и влюбленно,
Дыханья слив в единственный мотив.

И как бы жизнь и кем ни разметала,
В какую медь шутя ни отлила,
Надежнее и слова, и металла
Четыре наших бешенных крыла.

И никогда не вырваться из плена,
Не оторваться, выплыть, отболеть...
Я повторяю, преклонив колена,
Сжимая плеч сияющую медь.

 

апрель 1989

1990

 

 

 

269

 

Мы прощаемся с теми, кто нас разлюбил,

Так протяжно, так больно, так странно,

Горький дым от сгоревших перил и стропил –

Словно дым от страниц Иоанна.

 

Что с того, что бессильно понять

Происшедшее в мысли и слове.

Эти бедные слезы, как листья, ронять

Нам и камням озябшим не внове.

 

И ложатся снега на живую траву
И хрустят, как разбитые стекла.
Хорошо, что иду, хорошо, что живу

В это утро, глядящее блекло.

 

Я был счастлив давно, а, быть может, и нет,

А, быть может, и это миражи:

Эти встречи, и этот рассвет,
И мерцающий ангел на страже...

 

7 декабря 1990,

Париж

1991

 

 

 

270

 

Ночь и звезды, и ствол за спиною,
И упругие ноги теплы,
И качаются вместе со мною
Две широкие ветви ветлы.

И песок осыпается тихо,
Лист дрожит на ветру, невесом,
И срывается в небо шутиха,
Плещет в заводи медленно сом.

И играет, и в кольца тугие
Свое тело упругое вьет.
Мы с тобою совсем не другие,
А, быть может, и наоборот.

Плотно, плотно, почти неподвижно,
Еле-еле на грани грозы,
По оценке всеведущих – книжно,
По закону ножа и лозы.

О, как бел этот сок на разрезе,
На изломе кровавой коры,
По теории Карла Боргезе,
Захороненной в чреве горы.

И толчками до края, до выси,
До упора, до света и дна...
Схватка нежная волка и рыси
Только Богу случайно видна.

 

4 января 1991

271

 

                                      «...Да, скифы мы...»
                                                            А. Блок

 

Нас нечего жалеть и собирать по крохе
Сиротские пайки и драное сукно,
На жертвенном огне очередной эпохи
Нам место главное не зря отведено.

Мы только вширь росли от каждого удара,
Великие в мече, убогие в речах,
И бешеный замах – страна земного шара –
Немного подувял, но вовсе не зачах.

Мы в малый срок прошли от Эльбы до Аляски,
Раскол перенеся по суше в Новый Свет,
Швыряя динамит под царские коляски,
Двуглавому орлу переломив хребет.

И не меняет суть очередная смута,
Разлад и передел, бегущих череда.
Уже не изменить грядущего маршрута,
Как не меняет путь весенняя вода.

И пусть купцы спешат, свою добычу множа,
Трясут себе мошной и радуются всласть,
Под снятою – у нас другая лезет кожа,
Под сброшенной – уже другая зреет власть.

Оставленный простор, шутя, вернется снова,
Окажется внутри железного кольца.
И жертвенная кровь преобразится в Слово,
Которой – ни границ, ни края, ни конца...

 

март 1991

272

 

Еще одна раскрыта дверь,
Распахнута стремглав.
Еще один родится зверь,
Движеньем смерть поправ.

Вот тень дождя у края губ,
Течет зеленый ток.
Как отсвет этой кожи груб,
Бесстыден и жесток.

И как он держится, дымясь,
У света на краю,
Какая вогнутая грязь,
Как змея шаг в раю.

Еще нездешний силуэт,
В иное царство вход:
И ничего, похоже, нет,
И нет наоборот.

И кровь смешалась с молоком,
С дождем – ослепший пот,
И в горло пролезает ком,
Открыв навстречу рот.

Вверху дымятся дважды два,
Насквозь горит свеча.
Луну смещает голова
К звезде внутри луча.

 

11 февраля 1991

273

 

                                 Е. Сарни

 

Небо туманами вдавлено
В плоскую плоть бытия,
Даже и не доставлено,
Словно бы ты или я.

Бродим с глазами открытыми,
Полными тьмы пелены,
Даже с недоубитыми,
В жизнь и туман вплетены.

Молча, кустарно, уродливо,
Бешено, трепетно, зло,
Все-таки недоугодливо,
Даже тепло и бело.

Ныне и присно изгнанники
В собственной смутной стране –
Рыцари, лодыри, странники,
Бедные люди вполне.

 

16 марта 1991

274

 

Темнеет снег. Теплеют дерева.
Потеет лед. Поблескивают лужи.
И в этом жизнь значительно права,
Права внутри, но более – снаружи.

Но кто же я средь этих перемен,
Зависимых от ритма неземного,
Поднявшийся бессмысленно с колен
Потомок Иванова и Иова,

И для чего я пялю бедный глаз
На это чудо сырости и праха,
Принявший внутрь молитву и лабаз
От жалости, но вовсе не из страха?

Смотрю вперед на этот пьяный сброд,
Собравшийся на площади Манежной,
На скучный сброд по имени народ
В своей стихии праздной и мятежной.

И сколько раз протенькает капель,
И столько раз он будет куролесить,
Но вот пройдут разливы и апрель –
Его прикажут высечь и повесить.

И снова до весны и петухов,
Зависимых от ритма неземного,
Займут Манеж порядки пастухов,
Пасущих Иванова и Иова.

 

16 марта 1991

275

 

Мне хочется понятное понять,
И это-то – исчислить до исхода,
И букву бедную расколотую «ять»
Использовать, как ствол громоотвода.

И что с того, что время на крючке
Болтается, подвешено поспешно
В расстегнутом кургузом сюртучке
И свято, и светло, и многогрешно.

Я выбрал цель и выверил маршрут,
И высох вверх, как высохшие росы,
Как высыхает озеро и пруд,
Когда им боги задают вопросы.

И в этом вот удобнейшем быту,
И в этом вот движении отвесном
Мне видится не время на свету,
Таком неголубом и неуместном.

Мне видится развернутая даль,
Размотанное чучело дороги,
Где сталь перетекает тихо в шаль,
Где в Млечный путь перетекают ноги,

И я с тобой считаю каждый час
Доставшейся дороги без разбору,
Текущий, как слеза из ветхих глаз
Вниз по щеке, а значит, тоже в гору.

И сквозь туман рассудка и ума
Я продираю высохшую душу,
А как давно ты знаешь и сама,
И это «как» я больше не разрушу.

Течет туман меж пешек и ферзей,
Колеблется, и брезжит, и струится,
Нельзя вдвоем, но одному нельзей,
И с этим невозможно не смириться.

А желтый воск на землю моросит,
И белый ветер хлопьями слетает.
И время позабытое висит,
И ангел над повешенным витает...

 

15 апреля 1991

276

 

Далеко, далеко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.

Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.

Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,

Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.

Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу –
До встречи всегда и до Судного дня.

 

29 июня 1991

277

 

Закачай меня качанием
Светло-желто-голубым,
Заколдуй меня молчанием
Или шепотом любым.

На краю стола высокого,
В белой марлевой воде,
В оперенье белом сокола,
Пролетавшего нигде.

Обведи каемкой красною
Губы бережно вокруг,
Той печатью не напрасною,
Мой прибитый к сердцу друг.

И айда под своды лестницы
И под арочный пролет,
Где свеча – моя ровесница –
Белым пламенем зальет.

Белый с красным цвет венчаются,
Два пространства – как одно,
Облака вверху качаются,
Под ногами ходит дно.

Прорастает расставание
Только встречей впереди.
И любое расстояние
Слишком крохотно в груди.

 

30 июня 1991

278

 

На краю стола глубоко
Дышит медленно вода,
И недреманное око
Смотрит нежно никуда.

Руки бережно прижаты,
Воздух выдыхнут в слова,
Вечность целую женаты
Ты – потом, а я – сперва.

Среди линий и квадратов,
Среди кубов и цветов
Кожи цвет и смугл и матов,
Темноал и темнобров.

Кто ты, всадник мой летучий,
Промелькнувший надо мной,
То ли воля, то ли случай,
То ли – крылья за спиной?

Ни ответа, ни привета,
Ни разгадки, ни словца.
Дождь. Москва. Тверская. Лето...
Глаз река. Избыток света.
Два серебряных кольца –
Без начала и конца.

 

6 июля 1991

279

 

Сердце холодное тает,
Капает бедный лед,
И прошлое улетает,
Быть перестает.

Я заплатил с лихвою
За каждый поданный грош.
Я тебе дверь открою
Под непонятную дрожь.

Голос твой осторожный
В той короткой ночи
Мир изменил безбожный
Под колыбель свечи.

Как ты меня качала,
Баюкала, берегла,
И это было начало
В два разноперых крыла.

Я взял в багровые губы
Медный открытый звук,
Конечно, мы были грубы,
Не расплетая рук.

Но как это было свято,
Спасительно до конца
Под запахи летней мяты,
Солода и чабреца.

Точно все, как по нотам,
Просторно и горячо,
И где-то за тем поворотом –
Твое и мое плечо.

Милое мое чудо,
Любимая, как во сне,
Почему ты пришла оттуда,
А не отсюда ко мне?

Я к тебе так прикован,
Прибит и привязан так...
Омен, любимая, омен,
Омен – мой Божий знак.

 

7 июля 1991

1992

 

 

 

280

 

Надо же, вроде, похоже,

Тоже движение впрок,

Только кругами по коже.

Господи, праведный Боже,

Боже, мой свет и мой Бог,

 

Возле чудного размаха

Теплый собачий язык,

Белая с красным рубаха,

Мимо рассудка и страха

Розовый выставлен клык.

 

Как же, откуда наружу

Складка в губах золотых.

Как я навзрыд обнаружу

В эту январскую стужу

Выдох и медленный вдох.

 

Бережно льется теченье,

Память вперед бередя,

Возглас, догадка, свеченье,

Смута, обмолвка, реченье?

...Мы не могу без тебя.

 

30 января 1992

281

 

Блажен родившийся и живший,

Дышавший, мучимый, уставший,

Ничто на свете не открывший,

Ничто на свете не познавший.

 

Проведший жизнь во тьме и страхе,

Как червь убогий и ничтожный,

Истлевший заживо во прахе

Судьбы и жалкой, и безбожной.

 

Блаженней всех святых на свете,

Ничто на свете не познавший,

Блаженней чем цари и дети,

Дышавший... мучимый... уставший...

 

1 февраля 1992

282

 

Слышишь, за окнами – вьюга,

Помнишь, течения ток,

Возле заветного круга,

После броска и испуга

Жизнь на бессмертие впрок.

 

Тайна ладони и света,

Повесть недолгого сна,

Радость – собачья примета,

Будет счастливое лето

С нами смотреть из окна.

 

Уголь пылает в камине,

Низко клонится спина,
Прежде небывшее – ныне,

В медленной этой картине,

С нами на все времена.

 

Все, что молчало и тлело,

Все, что боялось дышать,

Бережно и неумело,

Высветив душу и тело,

Медленно движется вспять.

 

Сердце течет, а не скачет,

Снег за окном шебуршит.

Что-то в нас тайное плачет,

Выдох не начатый – начат,

В горле от света шуршит.

 

2 февраля 1992

283

 

Прощайте, милая, так бережно и бедно,

Прощайте так, как водится у Вас.

И не смотрите горестно и бледно

Из Ваших непокорных тусклых глаз.

 

Я счастлив был немного и немало,

Поболее – всегда, подалее – нигде,

Где музыка нездешняя витала

Веслом – по небу, солнцем – по воде.

 

Искусственных цветов оранжевые лики

Я положу на редкие следы,

Поверх помятой Вами повилики,

По низ упавшей свысока воды,

 

Мне не о чем расспрашивать ушедших

И незачем встречать их впереди,

Довольно пожилых и сумасшедших,

Я ими сыт и в мире и в груди.

 

Я побреду по брошенной аллее,

Березы ствол поглажу не спеша,

Мне в этом мире дале и жалее

Своя еще уснулая душа.

 

21 марта 1992

1993

 

 

 

284

 

Не торопись, твой путь не вечен,

И день надеждой не гони,

Что как минута быстротечен

И лишь мгновению сродни.

 

Смотри, как солнце клонит долу

Свою усталую главу,

Оставь короткому глаголу

И жизнь, и вер, и молву.

 

Сама ползи по кромке лени,

Как сквозь асфальт травы листок,

Как темный след небесной тени

Ползет вдоль кроны на восток.

 

И с каждым шагом тише, тише,

И с каждым вздохом все нежней,
Туда – за выцветшие крыши,

В веселый мир небесных жней.

 

И шарь наощупь тьму ночную,

И вздохом молнию глотай,
Ошую все и одесную,

Пока не кончится, летай.

 

18 июля 1993

285

 

Проснулся Петр, а жертвенник потух,

И падал снег на мраморные плиты,

Все жертвы были до него убиты,

Что подтвердил назойливо петух.

 

И вот тогда он разделил народ,

Назначил лучших в жертвенное стадо,

Кого кормить и холить стало надо,

Потом зарезать позже в свой черед.

 

Манеры, лоск, парады, языки –

Все отвечало вечному обряду,

За будущие муки им в награду

Дома вручались, парки, парики,

 

Чтоб это все в семнадцатом году

Собрать в костер и сжечь неторопливо

Во время бунта, игрища, разлива

Под праздничную резвую дуду,

 

Что пела громко музыке не в лад,

Предвосхищая важность ритуала,

Когда же жертва эта допылала,

Пошел ужо с мечом на брата брат.

 

Так Петр, проснувшись, спас родной народ,

И вслед за ним и мы готовим жертву,

Которой быть, да будет мертву,

Конечно, не теперь, а в свой черед...      

 

23 августа 1993

1994

 

 

 

286

 

Как ты тянулась бешено,

Защищая наш дом,

Где небрежно повешено

Солнце за окоем,

 

Как ударила тыльною

Нелюбви стороной,

Над страной изобильною

И хулой, и войной.

 

Как хлопотала неистово,

Тяжело, наугад,

Чтобы все-таки выстоял

Наш невидимый град.

 

Он и выжил нечаянно

И в тебе, и во мне,

Высоко, неприкаянно,

Но надежно вполне.

 

Это наше дрожание

Из несвета во тьму,

Обаяние, обожание

И служенье ему.

 

1 ноября 1994

287

 

Мне скучно угадывать снова,

Печальную участь свою –

Иванова и Иванова

В вояже туристском в раю.

 

Нещедрости хворь золотая

Привычна в словесном мирке.

Случайная запятая

Зажата в моем кулаке.

 

Возьмите обратно с поклоном

За дар поневоле святой.

Мы были во времени оном

Под общей могильной плитой.

 

И с общею датой ухода,

И с общим крестом в головах,

Два бедных похожих урода,

Развеянных временем в прах.

 

Меня ли обидой и болью

Всевышне дано удивить

Печально написанной ролью

Сквозь светло-зеленую нить.

 

Мне кажется, вдруг, человеки

Способны еще говорить,

И виевы темные веки

На душу мою отворить.

 

Пустые томления духа.

Опять мельтешенье словес.

Простите, скупая старуха,

Я видно опять не воскрес.

 

За что-то мы будем любимы,

Случится, надеюсь – авось,

И все же, и все же смогли мы

Пускай на мгновение – врозь.

 

Заслуга богов небольшая,

Привычная вдаль колея,

И виза случайного рая –

Невольная щедрость твоя.

 

Без ваших усилий добыта

Единственным фактором встреч,

Опять до рожденья убита

Моя непутевая речь.

 

И толика теплой печали,

И толика нежности вдруг.

Мы вас никогда не встречали,

Но помним невольно, мой друг.

 

14 ноября 94

288

 

Река меж нами медленно взошла.

И мост разьят на самой середине,

Неверно жизнь пошлее, чем пошла

И в первой, и последней половине,

 

Вот почему я буду вас любить

Ничем чрезмерным боле не тревожа,

Пускай сама снует тугая нить,

Шурша хвостом по незажившей коже.

 

Вы царственно проспали на плече

На пустыре полжизни ненароком,

Меж буквой "д" и буквой "ч" –

Пока на оплывающей свече

И я прилег незащищенным оком.

 

И посему нимало не должны

За эту щедрость ждать еще тревоги,

Сухие губы были бы влажны,

Когда бы не вино да не дороги.

 

Горит звезда, не размыкая глаз,

И занят соловей обычным вздором,

Как скучно, не поверишь, каждый раз

Наутро просыпаться под забором.

 

И все брести неведомо куда,

Минуя и тепло, и провианты.

Конечно, жизнь, конечно, города,

Но может быть – возможны варианты.

 

15 ноября 1994

1995

 

 

 

289

 

Тает снег на ладони,

Тает снег в тишине,

Словно белые кони

Опустились ко мне.

 

Словно белые тени

Закружились в ночи,

Руки, ноги, колени

И огарок свечи.

 

От большого пожара,

От прекрасной страны

Вместо больше полшара –

Лишь огарок войны.

 

Я на воске гадаю

Под покровом парчи,

Белым снегом растаю

Над огарком свечи.

 

1 января 1995

290

 

Губами по небу до горькой звезды

Добраться немыслимо в бедном полете,

В бумажном валежном вальяжном замоте,

У самой туманной желанной воды

 

Я руки в поток погружу неспеша,

И ветром одену прозрачные чресла,

Смотрите, случайно навылет воскресла

Не та, не другая – иная душа.

 

И бережно ветер ласкает волну,

И бережно воды вдоль ветра струятся.

Не надо, мой милый, дрожать и бояться –

Не пить голубыми губами луну,

 

Не надо кружить волосами во тьму,

Как штопор в бутылку по самое брюхо.

Не надо дышать в беззащитное ухо,

Пространство небрежно доверив ему,

 

Сжимая все небо, как пальцы в кулак,

Полнее, теснее, до самого взрыва,

Чтоб солнце упало устало с обрыва,

Как тело упало устало в гамак.

 

1 августа 1995

1997

 

 

 

291

 

Устало, непохоже и бездонно,

И некому сказать про этот свет,

Вот почему он плачет монотонно,

Как будто бы его и вовсе нет.

 

Нет облаков и черных и пернатых,

Нет голубей воркующих навзрыд,

Железных, неподвижных, виноватых

Под пенье скудоумных энеид.

 

И легкое движение оттуда,

Где было и уснуло бытие,

Вещей забытых сваленная груда,

И влажный свет ее и не ее.

 

И что мне издалека переливы

Щемяще-уходящего лица,

Мне кажется, что некто были живы,

Как мы, в пределах медного кольца.

 

23 апреля 1997

292

 

Ты бережно душу открыла

И тайные стонешь слова,

И то, что лежало бескрыло,

Касается мира едва.

 

Кружится и бредит, и плачет,

Навзрыд, наугад, напролет,

Кому-то в тумане маячит,

Кому-то навстречу поет.

 

И влага, как губка из сока,

И пепел, как лед из огня,

Настолько легко и высоко,

Как будто и нету меня.

 

В губах сокращается тело,

Торопится к выдоху ток,

Тепло, невпопад, неумело,

Я – к северу, ты – на восток,

 

И сколько в тебя не прольется

Воды неизбежной, увы,

Все наше – бездонней колодца,

Ночней и бездомней Москвы,

 

В которой мы оба горели

До пепла и до нищеты

Так бережно, медленно, еле,

Спаяв разнополые рты.

 

Мерцала на выдохе Вега,

Внутри и, понятно, вовне,

Белее летящего снега,

Краснее вина на сукне.

 

2 ноября 1997

293

 

Как грубо, светло и бешено,

Бережно, нежно так,

Было кольцо подвешено,

Несущее вверх гамак.

 

Сети ячеи крупные,

Проруби пьяных глаз,

И неподсудные, и неподкупные

Речи венчали нас.

 

Все, что дрожало – тлело,

Все, что дышало – жгло,

Как тесто пучилось тело

На-бело и набе-ло.

 

Проруби глаз парили,

Пар по земле таща,

Мы на мгновение были

Мгновенней стрелы и праща.

 

И как это было грубо,

Бешено было как,

Когда разнополые губы

Сплелись, как пальцы в кулак.

 

15-декабря 1997

1998

 

 

 

294

 

Чистое небо за дальним пологим холмом,

Белый пропеллер вращается медленно вдаль,

Чья это улица? Чей это призрачный сумрачный дом,

Где за диваном полжизни назад завалялась медаль.

 

Что вы полвека хотели узнать у меня?

Кем я придуман и кем передуман потом?

Отсвет какого я древнего или иного огня?

Жить торопясь, я и в этом ошибся и в том.

 

Что вы отняли и что подарили, увы, наугад,

В этом не мне разобраться дословно дано.

Город. За городом возле ограды валяется – град.

Сверху, в тумане луны, золотое окно.

 

Выйду, завою на эту в тумане луну

И успокоюсь, и кошку в постель положу,

Медленно, может быть, все же, в итоге, усну,

Сон не случайный, надеюсь. Не сразу. Потом. Разбужу.

 

20 января 1998

295

 

Душа замыслила полеты,

Помимо сумрачной работы,

И встала в стойку на прыжок,

В до мира крохотный кружок

 

Рванулась, вздрогнула, распалась,

Как будто вовсе не касалась

Когда-то бодрой суеты,

И снова вместе я и ты.

 

Летим над городом и миром

Одним сплошным дырявым тиром,

Мишенью брошенной навзрыд

Под пенье буйных Эонид.

 

О, как я рад полете этой,

Над обмелевшей летней Летой

С восторгом думая о том,

Как над другой нелетней Летой,

Твоей звезды теплом согретой,

Быть может поздно и с трудом,

Но ворочусь в наш тайный дом.

 

22 января 1998

296

 

Ныне и присно во веки веков

Жить мне пристало в стране дураков,

Милых моих дорогих дураков,

Ныне и присно во веки веков.

 

Как я любил их и скопом, и врозь,

Мудро любил, и любил на авось,

Нежно любил и безбожно, увы,

Тайно любил на задворках Москвы.

 

Годы прошли, как лавина в горах,
Коротко так, как небрежное "ах",

Как еле-толстый в руках альманах,

Кратко – в уме, но короче – в умах.

 

Бедными были, а стали – больны

Те дураки моей милой страны,

Всех разбросало, как ветром листву –

Прежде во сне, но потом наяву.

 

Некому вспомнить случится потом,

Как я любил свою землю и дом.

Некому будет молиться: «Еси,

Имя забудь, но когда-то спаси», -

 

Бедные речи, пустые слова,

Что по закону сложил естества,

Просто сложил на обрывках бумаг

Точно такой же бессмертный дурак.

 

22 января 1998

297

 

Как дышала наотмашь дико,

Как садилась насквозь до дна,

Так что вздрагивала повилика,

Так что гасла в окне луна,

 

Эта осень сквозь красный омут,

Среди глади кривых зеркал,

Отстраняла рукою холод,

Что во влаге твоей сгорал.

 

Как дождем исходило небо

Среди черных завес плаща,

Рот отверстый давился хлебом,

Вздрагивая и трепеща.

 

Друг о друга скрипели кроны,

Возле дерева, павшего ниц,

И кричали светло вороны

Средь мерцавших навзрыд зарниц.

 

29 октября 1998

1999

 

 

 

298

 

Смотрите, как ветшает черный лес,

Смотрите, как он ластится наружу –

Не потому, что ныне не воскрес,

Но потому, что беспечален в стужу.

 

Вокруг – равнин и вереска черты,

Вокруг – листва, и звери, и провалы,
Живой земли распаханные рты,

Как в вечность не проложенные шпалы.

 

Я так, увы, расчетливо смешон

И так, увы, богат и безутешен,

Что не в червя, не в волка превращен,

А в бедное подобие скворешен,

 

И потому я счастлив и нелеп,

И потому беспечен и печален,

Что мозг, увы, невыразимо слеп,

Нежней земли и звонче наковален.

 

Расположись со мной, мой милый друг,

Повремени пророчить и судачить.

Я вновь взойду из одичалых вьюг,

Имея – быть и ничего не значить.

 

9 января 1999

299

 

Воскреснуть нелегко закопанным в гранит

И нелегко, воскреснув, быть беспечным.

В каком-то ухе, кажется, звенит,

И этот звон печален и невечен.

 

Лишь в первый раз живя недолгий срок,
Ты можешь безмятежно бить баклуши,

Но во второй – стрела навылет вбок

Не может не задеть живые души.

 

Но во второй – брюзжанье и испуг

Невыгодны, смертельны и опасны,
Навечно, мой, опасны, милый друг,

Хотя, возможно, более прекрасны,

 

Чем в первый срок, чем в первый раз,

Чем в самое начало сна и скорби –

И посему, не подымая глаз,

Я предаю себя всего лишь орби.

 

И засыпаю медленно, навзрыд,

И уступаю волю и неволю

Не тем, кем был любим и кем забыт,

А только дну, и золотому полю,

 

И этим вот развалинам садов,

И этому родному пепелищу,

Где мало жен и много вдов,

Назначенных Любви и скорби в пищу.

 

10 января 1999

300

 

Давайте прощаться, пока не устали,

Пока не остыли в желании – быть,

Мы с вами сойдемся, мой милый, едва ли,

Вам веслами править, мне – весело плыть.

 

Любимая, вы как всегда виноваты,

И этот сюжет на другие похож,

Мы оба наотмашь глупы и крылаты,

Ни нас, ни тебя, ни меня не поймешь,

 

Расстанемся дружно, растопимся воском,

Растаем капелью, развеемся тьмой,

И в мире прекрасном, дешевом и плоском

Ни я не с тобою, ни ты не со мной.

 

Мы оба нелепы и не ненапрасны,

Священные годы не наши, увы,

Вы слишком ранимы и слишком прекрасны

Для этой железной и сонной Москвы.

 

И я не прошу вас быть доброй на йоту,

Ко мне – заслужившему только тепло,

Я здесь выхожу, мне пора за работу,

Еще замело, но уже рассвело.

 

До встречи, спасибо, без запаха дыма

Надежда сгорает в тебе и во мне,

И прошлое прежнее невыразимо

Качается веткой в туманном окне...

 

9-16 февраля 1999

301

 

Заклятье пало почему-то так,

Как падает не занавес, но штора,

А, может, свет дрожащий светофора,

А, может, на пол – стершийся пятак.

 

Заклятье отлетело, истекло,

Как влага из разбитого корыта,

И вот оно закрыто и забыто,

Как вдребезги разбитое стекло.

 

И голова от туловища вдаль

Куда-то плавно унеслась поспешно,

И стало вдруг грешно, точнее, грешно

В крутом рассудке размешать печаль.

 

И все опять звенит, напряжено,

Все на пружине взведено и сжато,

Как будто в стены дряхлого Арбата

Господь прорезал круглое окно.

 

И я смотрю на мельниковский дом,

И рук твоих тепло стекает в душу.

Я, может быть, и этот дом разрушу,

Что дался нам с таким большим трудом.

 

Девятый день сплошного января,

Зеленый чай пролит во время оно,

И ты, босая, сладко спишь у трона,

В растворе спирта пальцы растворя.

 

22 февраля 1999

302

 

Ангел мой святой и грешный,

Над землею неутешной

Не бросай меня, паря

На исходе января.

 

Не бросай меня в начале

Жизни, света и печали,

Смерти, ночи и зимы,

Где с тобой бессмертны мы.

 

Не бросай в конце начала,

Где ты тихо прокричала

Громким шепотом: - Увы,

Мы заложники Москвы.

 

А когда забудешь все же

Этот жар, круги по коже,

Не оставь меня в пустыне,

Где лишь Бог кружил доныне,

 

И вверху, над облаками,

Обними меня руками.

Наяву забыв вполне,

Не оставь меня во сне.

 

23 февраля 1999

303

 

Не потому я начинаю лет,

Что выпал срок почину и началу,

А потому, что растопила лед,

Что душу сковывал устало,

Она, единственная, та,

Похожая на власяницу,

Моя забытая мечта –

Уехать за поэтом в Ниццу

На пароходе том пустом,

Сойти поутру спозаранку

И выстроить из ветра дом

С окном, распахнутым на Якиманку,

И там уткнуться в бледный текст,

И там уснуть, и так разбиться,

Что душу выплеснуть окрест

Безоблачно, как та же Ницца.

 

2 июля 1999

304

 

Как дышала наотмашь дико,

Как садилась насквозь, до дна,

Так, что вздрагивала повилика,

Так, что гасла в окне луна.

Эта осень сквозь красный омут,

Среди глади кривых зеркал,

Отстраняла рукою холод,

Что во влаге твоей сгорал.

 

Как дождем исходило небо

Среди черных завес плаща,

Рот отверстый давился хлебом,

Вздрагивая и трепеща.

 

Друг о друга скрипели кроны

Возле дерева, павшего ниц,

И кричали светло вороны

Средь мерцавших навзрыд зарниц.

 

29 октября 1999.

305

 

Оценила бедные пожитки,

Вместе с мужем, брошенным вчера –

Кофемолка, кафельные плитки,

Сложно перепутанные нитки,

Пуговицы, кольца, веера.

 

Оценила, подвела итоги,

Подсчитала тщательно и зря,

Каждому досталось по дороге,

Да по счастью, как иголка в стоге,

На излете света января.

 

Волосы устало уложила,

Губы чуть заметно подвела,

Над диваном тихо покружила,

Полежала, нежно поблажила,

Сок морковный лежа попила,

 

Двери нетяжелые закрыла,

Окна занавесила. Потом –

Все что было незаметно сплыло,

Так же постепенно тает мыло,

Так же незаметно рухнет дом.

 

Задремала, наяву уснула,

Под щеку ладони положив,

Чтоб не слышать гибельного гула

В вечности вертящегося стула

Узкого кривого для двоих.

 

11 ноября 1999

306

 

Ты соткан из печали –

Сказала мне она,

Сказала не вначале,

Когда взошла луна.

 

Когда январь печатал

Скрипучие шаги,

И листья в снеги прятал

Под именем вьюги,

 

Сказала не в финале,

Когда цвела сирень,

И птицы вспоминали

Не наступивший день,

 

Сказала в середине

Совсем не наяву,

Но помню я доныне

Безлунную Москву.

 

Как тьма текла тягуче

По коже на руках,

И как клубились тучи

Под стонущее – ах...

 

Сказала и забыла

И слезы, и тепло.

И все, что с нами было,

И быв – изнемогло.

 

23-24 ноября 1999

2000

 

 

 

 

307

 

                                   О.Г. Ревзиной

 

В начале дня или начале века,

Мне кажется, бессмысленно вполне

Зубрить устав живого человека,

Сжигаемого буднично в огне,

 

Светить свечу над призраком и дымом,

И тень ловить крылатым рукавом,

И, становясь прекрасно нелюдимым,

Не преуспеть в столетье роковом.

 

И, что всего печальнее и горше, –

Опять любить, как водится, навзрыд

В Иванове, Париже или Орше,

Среди родных и бедных пирамид.

 

И снова и устало, и убого

Звезды огарок, брошенный с небес,

Не понимая, принимать за Бога,

Который и сгорел, и не воскрес,

 

И восходить из выжженного лона,

Забыв весь опыт, свой или чужой,

Не веря, верить даже в слово оно

Над меж людей начертанной межой.

 

1 января 2000

308

 

Это жизнь налетает как ветер,

Крышу рвет и бросает во тьму,

Словно нету мне места на свете

Даже в собственном бедном дому.

 

Что я значу средь этой юдоли,

Что оставлю на скучной земле?

Крохи мысли в убогом глаголе...

Крохи уголий в белой золе...

 

А еще – невесомее пуха,

Незаметнее тени тенет,

Тускло, тускло, устало и глухо

То ли женщина, то ли старуха

Мне прошепчет в отверстое ухо

Безнадежно и бережно: - Нет...

 

14 января 2000

309

 

Этот день, золотистый и мглистый,

До конца не успевший пропасть,

Может мертвый, а может быть, истый,

Как уже наступившая власть,

 

Что сулишь мне, свидетелю эха,

Неразгаданных вех бытия,

Может, всуе ошметки успеха,

Чем богата эпоха твоя.

 

Может, тень незнакомого Слова

На туманном и белом холсте,

В ком мерещится мира основа,

Возрожденного во Христе.

 

Ну, а может быть, дат вереницу

Где-то в Богом забытой стране –

Дом, корову и кузницу в Ницце,

Красно-кованый крендель в окне...

 

16 января 2000

310

 

Громотушка колотится глухо,

Глины звон осторожен и тих,

Только слышит усталое ухо

Эту музыку для двоих.

 

Я ладони кладу на колени

И лицо погружаю во тьму,

И под музыку призрачней тени
Засыпаю в холодном дому.

 

И куда-то далеко-далеко,
А, вернее, совсем никуда

Укатилось округлое око

Сквозь заснеженные провода,

 

Как луна – в облака за горою,

Словно рыба – на самое дно,

Словно время – сквозь скрытую Трою

И раскопанную заодно...

 

Снова треснула ножка у трона,

Чай зеленый пролит на сукно.
Время Блока, эпоха Нерона –

Сну, и тени, и мне – все равно...

 

7 февраля 2000

311

 

ПОСЛЕ ЛЕТАРГИИ

 

Проснулся, осмотрелся, обомлел –

На месте хижин каменные арки,

И на Тверской офелии и парки

Торгуют тем, что я иметь хотел.

 

Рожном, судьбою, Ницше, колбасой,

И золотом оправленным железом,

И си- бемоль и до-диезом,

И шляпой синей с лентою косой.

 

В руках – весы, под юбкой ни шиша,

На взгляд родны, по сути бесполезны.

Добры, умны, проворны и любезны,

Размером – в пол версты, ценою – в пол гроша.

 

И я смотрю на праздничный базар,

На блеск машин, на потаскух приличных,

С кем не иметь мне отношений личных,

Поскольку тот не надобен товар,

 

И думаю, взирая из окна,

Я не о них стоящих вдоль дороги,

Я думаю о долге и о Боге,

Как думал и тогда – до Ницше и до сна.

 

27 марта 2000

312

 

 

ДИАЛОГИ С Е. В.

 

                1

 

За окном – какой-то город,

И какой-то вдруг народ.

По друзьям небывшим – голод,

По врагам – наоборот.

 

Но, увы, ни то, ни это

Избежать вполне нельзя.

Эмиграция поэта –

Неизбежная стезя.

 

Я судьбу сию не мину,

Жизнь на мелочи дробя,

И отечество покину,

Уходя себе в себя.

 

И забуду аты-баты,

Ваши всуе языки,

И поганкины палаты

У разлучины Оки.

 

И потом, к финалу ближе,

Может, вспомню, хоть умри,

Был в Женеве и Париже

Инородцем, как в Твери.

 

9 июня 2000

 

 

                  2

 

Сон серебряного века,

Неглубокий и больной,

Заставляет человека

Бредить стоптанной луной,

 

Фонарем светя пространство,

Светом малым в три вершка

С незавидным постоянством,

Но взначай исподтишка,

 

И шептать, прищурив губы,

Не себе и никому:

"Те серебряные трубы,

Помещенные в суму,

 

Пригодятся, право слово,

Легким росчерком пера

Иванову и Петрову,

Пусть не завтра, так вчера".

 

24 июня 2000

 

 

                       3

 

Это чернь по заборам лопочет,

Это грай на деревьях повис,

И душа возвращаться не хочет

На засиженный стаей карниз.

 

Чтобы в общем разлаженном хоре

Раствориться, устать, изнемочь,

Словно парус в зачуханном море,

Пропадающий в белую ночь.

 

Между Сциллой успеха и праха,

Меж Харибдой тоски и труда,

Хоть бы толику детского страха,

Долетевшего с Богом сюда –

 

Достучаться в открытые души,

И дождаться ответного сна,

За порогом не моря и суши,

За порогом небесного дна.

 

И забыть о веселом наряде

Белой ночи в корыте воды,

В стольном городе – о Цареграде,

Чьи еще различимей следы.

 

8 июля 2000 Шуя

 

 

                        4

 

Небес отверстых половина

Легла на камни вдалеке,

Еще дымится пуповина,

Отражена в земной реке.

 

Но пробил час чумы и страха,

Кнута и пряника уже,

Еще смирительней рубаха

Летит на пятом этаже.

 

Она зовет себе и плачет,

Она смеется и поет,

Как будто день прошедший начат,

Не прожитый от "до" до "от".

 

И я вослед с надеждой тати,

Следя за взмахом рукава,

Летаю рядом на кровати,

В окно не вылетев едва.

 

8 июля 2000 Шуя

 

 

                     5

 

Судьба озвучилась не сразу,

Случившись прежде, чем придти,

Не вслух промямлив полуфразу

С восьми до полудевяти.

 

И, развалясь в углу дивана,

На ногу ногу положа,

Шутя позволила Ивану

Питаться яблоком с ножа.

 

И задремав, и выпив пива,

Она уснула до утра,

Судьба, увы, была ленива,

Слаба, доверчива, сыра,

 

Пока не выглянуло что-то,

Стекло рассветом осеня,

И началась ее забота,

Как будто не было меня.

 

21 июля 2000